– Нет, конечно, – произнес он. – Если выяснится, что из всех проектов именно ваш нужно осуществить в первую очередь, что именно он поможет нам преодолеть наши доминирующие… да, назовем это «наши доминирующие страхи», то новое ведомство появится. Оно обязательно появится – мы снизим уровень жизни, нарастим работоспособность, и великое приятное чувство тотальной защищенности и безопасности компенсирует нам все наши утраты.

Я не мог определить, иронизирует он или говорит серьезно. С одной стороны, при мысли о дальнейшем снижении уровня жизни я едва смог сдержать тяжелый вздох. («Человек неблагодарен, – думал я, – он эгоистичен и жаждет наслаждений, тогда как речь идет о возвышении над собственными удовольствиями».) С другой стороны, мне льстило, что каллокаин, возможно, будет наделен столь важной ролью. Но прежде, чем я успел ответить, Риссен, сменив интонацию, добавил:

– Можно с достаточной уверенностью утверждать, что в данный момент мы наблюдаем последний этап существования личной жизни.

– Что ж, и пусть! – радостно откликнулся я. – Коллектив готов захватить последнюю территорию, где могут скрываться асоциальные тенденции. Я вижу здесь только приближение великой идеальной общности.

– Общности… – медленно и словно в сомнении повторил он.

Ответить я не успел. Мы вошли в двери столовой, где нам надлежало расстаться и пройти к разным столам. Остановиться и завершить разговор мы не могли, отчасти потому что это привлекло бы внимание, а отчасти потому, что нельзя было встать на пути мощного потока людей, спешащих на обед. Сев на свое место, я задумался, вспомнив сомнение в его голосе, и разозлился.

Он должен понимать, что я имел в виду, идею общности придумал не я.

Каждый боец с детства умел различать низкую и высшую формы жизни – низшая, простая и недифференцированная, к примеру одноклеточные животные и растения; высшая, многообразная и многодифференцированная, к примеру красивое и хорошо функционирующее человеческое тело. Каждый боец знал, что это касается и общественной жизни: из стихийной орды она развилась в наиболее организованную и дифференцированную форму – наше нынешнее Мировое Государство. От индивидуализма к коллективизму – от одиночества к общности, именно этот путь проделал гигантский священный организм, в котором человек всего лишь клетка, единственное предназначение которой – служить целостности организма. Это знал любой юноша, прошедший детский лагерь, и Риссен должен это помнить. Кроме того, он должен уяснить одну простую вещь: каллокаин – звено в этом развитии, поскольку он расширяет великую общность, захватывая сферу внутреннего, которую раньше человек оставлял за собой. Неужели Риссен не видит, насколько это логично? Или он не хочет видеть?

Я посмотрел в его сторону. Он сидел за столом в небрежной позе и рассеянно помешивал ложкой суп. Этот человек вызывал у меня мрачную тревогу. Он был не просто странным и до смешного непохожим на других – его странность явно уводила в сторону, где могла затаиться опасность. Я еще не представлял, в чем она может заключаться, но мое внимание против воли приковывалось ко всему, что он говорил и делал.

Работу предполагалось продолжить после ужина, перейдя к более сложным экспериментам. Составляя план, я ориентировался на более придирчивого и дотошного босса, но тщательность в любом случае считалась достоинством. После одобрения куратором мои опыты не прекратятся, вокруг них развернется полемика в химиогородах, возможно, подключатся столичные юристы. Мы отметили, что на данном этапе особой необходимости в свежем подопытном материале уже нет; достаточно, чтобы подопытные были в своем уме. Однако теперь требовалось еще одно условие, которое в прочих случаях почти не имело значения: подопытные должны иметь семью.

Для получения разрешения на новый эксперимент мы связались по телефону с шефом полиции. Тела и души сотрудников Службы Добровольного Самопожертвования предоставлялись нам беспрепятственно и использовались исключительно на благо Государства, однако пра́ва привлекать их жен и мужей (равно как и всех прочих бойцов) у нас не было. Для этого требовалась отдельная санкция полиции. Поначалу шеф нам отказал, считая, что при наличии профессионалов самопожертвования, наши запросы завышены, но мы не отступали и убедили его, что задействованным не угрожает ничего серьезного, кроме приступа страха и легкой тошноты – в итоге загруженный делами шеф полиции начал терять терпение и согласился, приказав нам, однако, явиться вечером в отделение, чтобы изложить суть дела во всех подробностях.

К назначенному времени пришли все десять семейных подопытных. Я занес в протокол эксперимента не только их номера, но также имена и адреса, то есть информацию, которая отсутствовала в их удостоверениях, что вызвало у подопытных некоторое опасливое удивление. Я успокоил их и ввел в курс предстоящей работы.