– Вы говорите так, как будто бы каждому есть что скрывать, – произнес я, понимая, насколько банально и неубедительно это звучит. Я не хотел верить ему, но в воображении внезапно возникла устрашающая картина. Что, если он все-таки прав, а дело, с которым я обращался к Лаврис, принесет результат и под контролем будут не только поступки, но и мысли и чувства… тогда… Тогда все бойцы закопошатся, как муравьи в муравейнике, но не ради сотрудничества, а чтобы опередить друг друга. Я уже видел эти полчища: коллег, доносящих на коллег, мужей, доносящих на жен, жен, доносящих на мужей, подчиненных, доносящих на начальников, и начальников, доносящих на подчиненных… Этого не может быть, Риссен не прав. Я ненавидел его за то, что он навязал мне свои мысли. Но я успокоился, как только понял, на кого укажут первым, если новый закон станет реальностью.

Через два дня мы получили приказ Каррека разделить курс на две группы. Судебные исследования передавались Риссену вместе с наиболее способными участниками курсов в качестве ассистентов. Мне же поручался химический курс и подготовка условий для масштабного производства каллокаина.

Потребность в этом назрела, и я это понимал. Более того, я должен был обрадоваться возможности вернуться к науке. Однако, ознакомившись с приказом, испытал досаду и разочарование.

Дело заключалось вот в чем.

В списках подопытных все время присутствовал пожилой мужчина из секты безумцев, с которым я уже разговаривал и который поступил к нам еще до нашей поездки в столицу. Но работу с ним отложили, так как он заболел и поправился только сейчас – эксперимент с его участием стоял в повестке на завтра, когда я уже должен был заняться новым химическим курсом. Поняв, что не смогу присутствовать на его допросе, я удивился и испугался. «Неужели я надеялся, что услышу нечто, похожее на признания той женщины, что произвела на меня столь глубокое впечатление?» – спрашивал я у себя. Неужели меня снова тянет испытать это опасное воздействие? Впрочем, не стоило сразу искать у себя низкие мотивы. Моя заинтересованность могла объясняться желанием исполнить приказ Каррека и распутать этот клубок – я хотел узнать, что скрывается за их безумием. Мужчина выглядел интеллигентно, а значит, мог обладать более глубокими представлениями о тайнах странной шайки, чем все, кого мы допрашивали раньше. Мне хотелось присутствовать при разоблачении еще и потому, что я подозревал Риссена в сомнительных симпатиях. «Конечно, – говорил я себе, – мой интерес к секте безумцев имеет негативный характер. Точно такой же, как интерес к Риссену».

Мне пришлось подчиниться приказу, но я пообещал себе следить за развитием событий.

– Я могу поинтересоваться, допросили ли того больного мужчину? – спросил я на следующий день за обедом.

– Да, сегодня состоялся допрос, – коротко ответил Риссен.

– Обнаружили что-нибудь? Что-то предосудительное?

– Его приговорили к исправительным работам.

– За что?

– Его поведение признано враждебным Государству.

Добиться от куратора чего-то более определенного и существенного мне не удалось. Можно было только попросить протокол допроса.

– Полномочий разрешать или запрещать вам просмотр протокола у меня нет, – ответил Риссен. – Это дело шефа полиции.

Когда я изложил свою просьбу по телефону Карреку, тот возражать не стал. И в первый же свободный вечер я явился в полицейское управление, где меня ждал Риссен, чтобы открыть сейф с протоколами курсов (полицейские хранились в другом месте, где именно, я не знал). Протоколы были достаточно подробные, прочесть их можно только здесь. Меня смутило, что Риссен, у которого еще оставалась работа, явно собирался давать мне пояснения, в которых я не нуждался.

Однако, начав читать, я передумал. Раз уж он все равно рядом, то почему бы не спросить.

– Вот об этом я бы хотел узнать подробнее: «Подопытный начал исполнять странные песни». Что здесь подразумевается? Что именно в них было странным?

– Все, – пожал плечами Риссен. – Ничего похожего я никогда раньше не слышал. Неясный текст, сплошные образы и метафоры, а мелодии… Не думаю, что в мире найдутся солдаты, способные маршировать под эту музыку… Однако редко что производило на меня такое же глубокое впечатление и так же трогало.

Его голос так сильно задрожал, что волнение чуть не передалось и мне. Не нужно было сюда приходить. Меня должен был предостеречь тот теплый женский голос, рассуждавший об органическом и с тех пор все время манивший меня полнейшим покоем. Сейчас он снова ожил и нанес мне незаслуженный коварный дьявольский удар, я вдруг понял: эта внутренняя инфекция передается не только при прямом контакте, но и через вторые руки – ведь я не слышал пение незнакомца, но его мелодия эхом прозвучала в голосе Риссена и подействовала на меня.

– Я бы хотел составить себе представление об этих песнях, вы можете их повторить?

Но он лишь головой покачал.

– Они звучали слишком чужеродно. Я был просто ошеломлен.

Я продолжил чтение, усиленно стараясь не поддаваться ненавистному влиянию.

– Вы должны признать, что это преступно, – сказал я. – Насколько мне известно, распространение любых географических сведений и слухов наказуемо. А тут вот: руины покинутого города в пустынном краю! Неизвестный заброшенный город в недоступном месте! Сообщить точное расположение он, как я понимаю, не мог, но этих намеков уже достаточно!

– Кто знает, существует ли вообще этот покинутый город! – с сомнением проговорил Риссен. – Он утверждал, что о нем знают лишь немногие избранные и что некоторые из них живут там среди руин. Что это, как не предание?!