Да, потом я наблюдала, как он растет, как начинает ходить, а сама уже была беременна Мэрил. После отлучения от груди, я видела его только утром и вечером, перед уходом на работу и после возвращения – и это было удивительно. Я четко понимала, что он уже принадлежит Государству, днем его уже воспитывали на детском этаже как будущего бойца, а потом воспитание продолжится в детском и молодежном лагерях. Безотносительно наследственности, которая, как известно, важна (насколько это позволял определить анализ, у нас она была в полном порядке) и которая, к слову, не была «нашей» собственностью, поскольку нам ее передали бойцы, жившие до нас, – я четко представляла, что будущий характер Оссу будут закладывать его командиры на детском этаже, в детском и молодежном лагерях, подавая личный пример и следуя правилам воспитания. Но все равно я не могла не обратить внимание на ряд забавных черточек, свойственных тебе и мне. Заметила, как он морщит нос, и подумала: «Забавно, я сама так морщила нос, когда была маленькой!» Я возвращалась, воплотившись в сыне, и это было великое чувство: в этом воплощении я могла вырасти мужчиной! А еще я обратила внимание, что его смех очень напоминает твой. И это почти позволило мне побывать в твоем детстве. И то, как он поворачивал голову, и разрез глаз… Во всем этом не было ничего неожиданного, но внушало мне преступное чувство собственника. «Очевидно же, что он наш… – думала я и виновато добавляла, – …сын». Я знала, что к преданности Государству это чувство не имеет никакого отношения. Но я его испытывала. Хуже того, оно становилось сильнее, особенно когда дело касалось еще нерожденного ребенка, которым я была беременна… Возможно, ты помнишь, что вторые роды были тяжелыми и долгими. Конечно, это суеверие, но я уже тогда подумала, что причина в том, что мне не хочется отпускать ее от себя. Когда родился Оссу, я еще оставалась образцовой матерью в духе Государства, рожающей только для Государства. Когда родилась Мэрил, я уже была эгоисткой, жадной самкой животного, которая рожает для себя и уверена, что имеет право на детенышей. Совесть говорила мне, что я не права, что таких мыслей не должно быть, но ни стыд, ни вина не смогли погасить разгоревшуюся во мне алчность. Даже если у меня есть склонность к властолюбию, она невелика – согласись, Лео! – но она есть, это стало очевидным после рождения Мэрил. В те краткие моменты, когда Оссу был дома, я решала за него, подчиняла его своей воле, насколько могла, только чтобы убедиться, что он еще мой. А он повиновался, потому что на детском этаже в первую очередь учат подчиняться приказам, и я знала, что право приказывать у меня пока есть, оно определено волей Государства и принципами воспитания бойцов. Но все это лишь оправдания. На самом деле мое отношение к Оссу было не в пользу Государства. Я пыталась отнять у Государства право собственности хотя бы на то недолгое время, пока он находился дома… Когда родилась Мэрил, меня саму удивило спокойствие, с которым я приняла тот факт, что она девочка. Кстати, это было не просто спокойствие: я была даже довольна. Девочка не так безоговорочно принадлежит Государству, и Мэрил будет в большей мере моей – и в ней будет больше меня, потому что она девочка.

Как описать то, что я тогда переживала? Ты же знаешь, Мэрил удивительный ребенок. Это не ты и не я. Возможно, в ее характере проявились какие-нибудь далекие прабабушки или прадедушки… Не знаю, это такая древность. Она была просто-напросто Мэрил. Тут нет ничего особенного, но это так поразительно. Она все на свете видела по-своему, даже когда еще не умела говорить. А дальше ты знаешь. Ты знаешь, что таких, как она, нет… Я вдруг заметила, что моя алчная хватка ослабла. Мэрил мне не принадлежала. Я могла подолгу сидеть и смотреть, как она сама себе что-то напевает или читает или рассказывает эти ее… как же их назвать… фантастические небылицы, которые точно нельзя выучить на детском этаже. Откуда же она их брала? Сказочные истории не передаются потомкам от предков вместе с наследственностью! У нее была собственная мелодия, и взяла она ее не у нас и не на детском этаже. Ты же понимаешь, как эта мысль меня пугала, как жутко мне становилось? Она Мэрил. Она ни на кого не похожа. Она не бесформенная глина, которой ты, я или Государство может придать любую форму. Она не моя собственность и не мое творение. Я восхищалась собственным ребенком – по-новому, тайно, запретно. Когда она находилась рядом, я была спокойна и просто наблюдала. До меня дошло, что Оссу тоже ни на кого не похож, хотя он уже успел усвоить, что о себе нужно забыть. Я раскаялась в своей прежней материнской жадности и оставила его наконец в покое. Это было время удивления, волнений, жизни.

И тут я узнала, что у нас будет еще один ребенок. Что может быть естественнее, но меня это оглушило. Страх – неточное слово. Я не боялась, что со мной может что-нибудь случиться, не боялась родов и прочего. Меня пугало то, что я впервые в жизни оказалась перед лицом неведомого. Это будет мой третий ребенок, но мне казалось, что я только сейчас поняла, что означает рождение. Я больше не считала себя дорогостоящей производственной машиной. И алчной собственницей я больше не была. Но кто я в таком случае? Не знаю. Я та, кто не может повлиять на происходящее, – и при этом преисполнена восторга от того, что все это с ней происходит. Внутри меня зарождается сущность – и у нее уже есть черты… самобытные, собственные… и я не могу ничего изменить. Я цветущая ветка, ничего не знаю ни о корнях, ни о стволе, но чувствую, как из неведомых глубин поднимается сок… Я так долго говорила и все равно не уверена, что ты меня понял. Я хочу сказать… ты понимаешь, что за нами и под нами что-то есть. И это что-то воссоздается внутри нас. Я знаю, что так говорить нельзя, потому что мы принадлежим только Государству. Но я все равно говорю это тебе. Все остальное бессмысленно.

Она замолчала, и я как будто онемел, хотя мне хотелось кричать. «Это же все, что я пытался побороть, – словно во сне думал я, – все, что хотел преодолеть, чего боялся и по чему тосковал».

О безумцах и Покинутом Городе она ничего не знала, но закон будет так же неумолим к ней, как и к ним, она тоже грезит, что объединяющим фактором может быть не только Государство. Мало того, меня тоже осудят. Разве я не знал и раньше об этой связи, преступной, фатальной связи – между нею и мной!

Я весь дрожал. Мне хотелось сказать: да, да! Это стало бы таким же облегчением, как сон для смертельно уставшего человека. Я бы освободился от пут, которые чуть не задушили меня, и нашел спасение в новых, очевидных, простых узах, которые соединяют, но не связывают по рукам и ногам.

Мои губы боролись с несуществующими, непроизносимыми словами. Я не мог оставаться на месте, мне хотелось действовать, сломать все и переделать заново. Моего мира больше не было, мне негде было жить. Осталась только прочная связь между Линдой и мной.

Я подошел к ней, упал к ее ногам и положил голову ей на колени.