– Босс, – обратился я к судье, тщетно пытаясь придать голосу твердость, – мне сделать ему еще один укол? Он приходит в себя.

– Достаточно, – покачал головой судья. – Все очевидно. Консультанты, вы согласны?

Те с одобрительным шумом встали с мест, намереваясь покинуть зал вместе с судьей для вынесения приговора. Но в момент, когда дверь соседнего помещения открылась, произошло нечто неожиданное. Со своего места в середине амфитеатра к подиуму, где я помогал Риссену справиться с дурнотой, выбежал юноша с курсов и начал отчаянно жестикулировать, призывая суд остаться.

– Это все из-за меня! – кричал он. – Это я заявил на моего босса Эдо Риссена и обвинил его в антигосударственном мышлении! Я положил донос в ящик вчера утром по пути на работу, а когда пришел, его уже арестовали! Но все, кто слышал его здесь… все, кто его слышал… должны понять…

Я спустился с подиума, подошел к юноше, закрыл ему рот ладонью и прошептал:

– Успокойтесь, так вы ничего не добьетесь, только сделаете несчастным себя и никого не спасете. Другие на него тоже донесли.

После чего сказал громко:

– Отвлекающие действия подобного рода, совершаемые вышедшими из равновесия лицами, категорически недопустимы во время исследования. Боец в первом ряду, пожалуйста, принесите стакан воды. Понятно и простительно, если преданный юноша испытывает замешательство, когда вынужденно доносит на собственного босса. Но успокойтесь, успокойтесь, не нужно так бурно реагировать. Нет никакой необходимости в публичной самозащите. Вы в любом случае полностью оправданы.

Он в растерянности выпил воду и посмотрел на меня. Когда по выражению лица стало ясно, что он намеревается сказать что-то еще, я решительно лишил его слова, но пообещал, что поговорю с ним после окончания исследования. Он сел на крайнее место в первом ряду и закрыл глаза.

Когда я снова поднялся на подиум, Риссен окончательно очнулся. Он сидел неподвижно, смотрел перед собой и все еще улыбался, погруженный в свое одиночество, но теперь улыбка была горькой. Внезапно он встал и на несколько шагов приблизился к залу. Помешать ему я не мог и не хотел.

– Те, кто слышал меня… – начал он тихим и низким, но проникающим в самые дальние углы помещения голосом. Тембр и энергию этого голоса я буду помнить, пока жив. Двое дежурных полицейских немедленно бросились к Риссену, заткнули ему рот кляпом и силой усадили в кресло. Судью и консультантов, вернувшихся наконец на трибуну для оглашения приговора, встретила мертвая тишина. Зал встал. Двое полицейских поставили Риссена по стойке смирно.

– Бациллоносителя можно продезинфицировать, – провозгласил судья торжественным командным тоном. – Однако индивида, который самим своим отношением, самим своим дыханием распространяет недовольство всеми нашими институтами, сеет неуверенность в будущем и пораженческую идеологию в связи с набегами на наши территории соседних государств – такого индивида продезинфицировать нельзя. Где бы он ни находился и какую бы работу ни выполнял, он наносит Государству вред, поэтому единственным способом обезвредить его является физическое уничтожение. Настоящий вердикт одобрен пусть и не большинством, но лучшими экспертами-консультантами из числа назначенных по данному делу: Эдо Риссен приговаривается к смертной казни.

Приговор был встречен торжественной тишиной. Юноша-доносчик окаменел и стал белым как полотно. Риссена, во рту которого по-прежнему был кляп, вывели из зала. Когда за ним закрывалась дверь, я оказался рядом. Сам того не заметив, я шаг за шагом проводил его до самого выхода.

А оглянувшись, увидел, что юноша исчез. Но он был курсистом, я мог найти его адрес. Мои мысли роились вокруг будничных вопросов: кто возглавит курс Риссена, возможно, кто-нибудь из успешных учеников, кто возьмет мой курс, если мне поручат курс Риссена, людей много, хотя на самом деле беречь надо каждого, этот курс скоро выпустится, и можно будет набрать новый… Скрипели жернова мельницы, которая перемалывала пустоту. Я же находился очень далеко, где было темно и спокойно.

Я вернулся в собственный лекционный зал и встал перед амфитеатром со слушателями, до странного похожим на тот, который (если не брать во внимание отсутствие судьи и экспертов), я только что покинул. Но через какое-то время мне все-таки пришлось сослаться на нездоровье и уйти домой. Ломать комедию я больше не мог.

Я прошел в родительскую комнату, закрыл за собой дверь, рухнул на кровать и провалился в полузабытье. Горел ночник, жужжал вентилятор, я различал шаги прислуги, слышал, как она занимается хозяйством. Потом дверь хлопнула – прислуга пошла за детьми. Потом раздался шум и голоса Мэрил и Лайлы, а прислуга пыталась заставить их вести себя потише. Я слышал звук работающего пищевого лифта и звон тарелок, выставляемых на ленту транспортера. Но я не слышал голоса Линды, хотя это было единственное, чего я ждал.

Когда в дверь постучали, я вздрогнул, а прислуга через дверную щель спросила:

– Босс, вы желаете поесть?