Джо все еще смотрит на этот листок, сотрясший основы его мироздания, на это возмутительное вмешательство в его мир другой цивилизации, где все обстоит совершенно иначе, когда до его слуха смутно доносится зов Мерсера, и третье событие в очередной раз переворачивает с ног на голову его мир.

– Эй, соня!

Джо оборачивается. Мерсер швыряет ему пчелу.

– Она потеплела!

Джо тянет руку (ловец из него всегда был неважный, зато он отлично пинался) и промахивается. Машинально ныряет за пчелой, чтобы не дать ей удариться об пол, и промахивается снова.

Потому что пчела не падает.

В шести дюймах от его лица застыли фасеточные глазки из розового кварца; испещренные золотыми прожилками крылья гудят в воздухе. Пчела очень медленно подлетает к Джо и садится ему на нос. Чтобы получше ее рассмотреть, Джо сводит глаза на переносице и невольно морщится. Он готов поклясться, что слышит шорох ее золотых лапок по коже щеки. Я в опасности? Если да, то что делать?

Пчела вновь поднимается в воздух, садится обратно на стол и начинает деловито, по-пчелиному ползать туда-сюда.

Apis mechanica, собственной персоной. Джо наблюдает за ней бездумно: разум занят размышлениями о Мэтью и Дэниеле, а также осознанием, что он неверно истолковывал все, что когда-либо считал правдой.

Мгновением позже пчела вновь поднимается в воздух и принимается жужжать по комнате. Она весело врезается в голову Полли Крейдл, в абажур и, наконец, в окно.

Все начинают разговаривать одновременно, и в этой суете Джо незаметно выскальзывает из комнаты. Пора умыться и проветриться.

Когда Джошуа Джозеф Спорк выходит за дверь дома Полли Крейдл, его охватывает странное ощущение: смесь уверенности в том, что он наконец-то на верном пути, и в том, что он предает друзей. Шагая по улице в густеющих сумерках, сознавая, что он в какой-то степени беглец, он нащупывает сильнейшую духовную связь с отцом, и это чувство превосходит все, что он испытывал ранее. Щурясь, Джо вглядывается в тени, прячется от света фонарей, а когда ловит на себе случайные взгляды прохожих, то смотрит в ответ так злобно, так свирепо, что люди сразу отворачиваются и перестают его видеть. Вернее, усиленно пытаются его забыть. Он садится в автобус, из чистого своенравия сходит на следующей остановке и садится в другой, который доставит его к месту назначения, правда, даст при этом большой крюк. Нет, скорее, движет им не своенравие, а врожденное понимание, что он совершает безрассудный поступок. Значит, действовать надо либо правильно, либо никак. Правильно – то есть по всем канонам Ночного Рынка, тщательно хитря и запутывая следы.

Он чувствует себя живым.

А с другой стороны, он чувствует себя последней тварью. Мерсер-то ладно, переживет: обзовет Джо идиотом, чертыхнется и продолжит спасать мир. А вот насчет Полли Крейдл у него такой уверенности нет. Конечно, физически она не пострадает, но тот факт, что Джо улизнул – с успехом претворив в жизнь прежний план, о котором он подробно рассказал ей после первой неудачной попытки, – обидит ее, и он это понимает, и она поймет, что он понимал, но все равно сбежал, и это расстроит ее вдвойне. Джо не сожалеет о своем решении. Тут дело вовсе не в желании публично покаяться. Кровные узы не выбирают. С другой стороны, пренебрегать тем, что случилось между ним и Полли, тоже нельзя. Они совпали, как детали головоломки, и возникшее между ними чувство не ограничивается тем, что Джо по-прежнему ощущает ее запах на своей коже. И все-таки он отчаянно пытается не давать ему ни названия, не определения.

О том, что Полли может однажды стать его женой, что она – и он – смогут объединить два великих рода Крейдлов и Спорков в одну славную криминальную династию, его нынешний рациональный ум старается не думать. Прежде чем хотя бы вообразить такое будущее, надо влезть на руины прошлого и осмотреться. Увидеть, каков мир на самом деле. Руины прошлого Мэтью, в котором Джо теперь различает не столько криминальную драму, сколько тяжелую участь человека, взвалившего на свои плечи тяжелое бремя чужих историй.

Он делает еще одну пересадку и глядит в окно. Его глаза, отраженные в стекле, напоминают черные дыры, и он смотрит на улицу сквозь них. Нужное ему здание похоже на дыру в темноте: тень в тени. Место отнюдь не туристическое. Монахини не подсвечивают фасад своей обители прожекторами, какие в наши дни можно увидеть на некоторых церквях. Монастырю не больше ста лет, и он безобразен сверх меры. Это самая унылая религиозная постройка из всех, что ему доводилось видеть.

Калитка черна, как и ведущая к ней тропинка: черный гравий из битого мрамора и базальта. В 68-м году такое решение могло показаться кому-то правильным, а теперь уже ничего не поделаешь: внешний облик монастыря охраняется всевозможными указами и нормативными актами.

Стены из желтого песчаника носят следы времени и лондонского автомобильного движения. Когда Гарриет Спорк попала сюда впервые, у подножия фонаря лежала груда свежих цветов в память о велосипедистке, погибшей от столкновения с фургоном стекольщика: ей отрезало голову листом ударопрочного «безопасного» стекла, которое везли в местную школу.