«Если бы ты знала, как я обрадовался, когда распечатал конверт и увидел твой рисунок. Предлагаю назвать то кривое дерево возле телефонной будки Пизанской елью». Иногда Томас такой остряк, подумала Аннализа, продолжая читать. «Да, мы слышали про Джимми, – писал он. – Ужасная история. И о том, что случилось с Дженис Джоплин. Ты наверняка видела, как упал Wichita State U plane. Лучше расскажи какие-нибудь хорошие новости, Анна». Томас говорил, что луизианская жара в октябре – это просто незаконно. Они как будто уже одной ногой в азиатских джунглях. Еще он просил прислать рисунок какой-нибудь женщины, чтобы было понятно, о каком новом стиле она пишет. Томас всегда расспрашивал Аннализу об успехах и все время ее поддерживал. С одной стороны, это добавляло уверенности, а с другой – наводило на мысль, что она зря бросила Томаса.

Иногда девушка вспоминала Эмму: хорошо ли ей живется? Может, солнечные летние дни хоть немного развеяли ее тоску? Ей бы помочь, но как это сделать? Эмма ясно дала понять, что их дружбе конец.

Аннализа сделала набросок, чтобы пояснить, чем она сейчас занимается, и приложила письмо. «Из хороших новостей – Никсон наконец выводит солдат из Вьетнама». С тех пор как у Аннализы появился личный интерес, она пристально следила за новостями. Вчера Никсон обещал к Рождеству вывести из Вьетнама сорок тысяч солдат. Аннализа искренне надеялась, что это поможет Майклу, Томасу и остальным ребятам. «Есть какие-нибудь слухи об окончании войны? Как ты думаешь, когда тебя отправят на корабль? Я все время молюсь, чтобы не отправили». Аннализа спросила, как поживает Эмма, находит ли он время на спорт и на то, чтобы хоть чем-то себя порадовать. Аннализа хотела ободрить Томаса, но чем меньше оставалось времени до его отправки во Вьетнам, тем труднее было шутить про летний лагерь и постройку крепостей с друзьями.

Что тут смешного? Ведь это она во всем виновата.

Облизав кромку конверта, чтобы запечатать письмо, Аннализа вспомнила про их последний поцелуй, когда Томас учил ее вождению – и это навело на мысль о машине Уолта. Аннализа твердо решила не рассказывать Томасу об аварии – не хватало ему еще и об этом волноваться. «Фольксваген» был уже как новенький – может, и не беда, что она утаила такую мелочь.

Около пяти часов Аннализа спустилась вниз и зашла в магазин узнать об успехах с картинами.

– У нас что-нибудь купили, Уолт? – с порога спросила она.

Часовщик, встав на одно колено, натирал витрину с часами.

– Где-то с час назад взяли картину, на которой из сумки сыплются монеты.

– Правда?

Сердце подскочило от радости. Всего выходило шесть проданных картин – каждая по пять долларов. Аннализа подошла к стене, которую мистер Бузински отдал под ее картины, и с гордостью убедилась, что осталось всего пять работ.

Часовщик с гримасой встал и откашлялся.

– Продолжай в том же духе, и будет хватать на аренду.

– Уже кое-что, – откликнулась девушка. Подойдя к Уолту, она попыталась забрать у него тряпку. – Дайте помогу. У вас же все разболится.

– О небеса, – возмутился часовщик, – я уже сорок лет полирую эти витрины. Как-нибудь обойдусь и без твоей помощи.

– Глупости. – Аннализа отобрала тряпку и взяла с витрины средство для чистки стекла. – Так я принесу еще картин?

– Неси, почему бы и нет.

Часовщик недоверчиво следил за ее работой, положив руки на пояс. Пусть посмотрит. Попробуй поживи с бабушкой три года – сразу научишься полировать стекло.

Аннализа перешла к другой витрине.

– Скажите честно, Уолт – почему вы никогда не рассказываете о себе? Мы знакомы с июня, а я до сих пор ничего про вас не знаю.

– А что тут знать?

Девушку подмывало спросить о его жене, но она боялась, что ей снова за это попадет.

– Откуда вы родом? Что привело вас в Портленд, в штат Мэн? Почему вы решили стать часовщиком?

Мистер Бузински ткнул в пятнышко, которое, как ему показалось, она не заметила.

– Я вижу, тебе совсем скучно, раз ты пришла сюда чистить стекло и пытать меня вопросами.

– Просто интересно, вот и все.

Когда Аннализа полировала витрину с потрясающей коллекцией наручных и карманных часов, Уолт все-таки соизволил открыться:

– Я с детства любил все разбирать. Родители часто были не в восторге. Часовщик, который работал по соседству с мясной лавкой моего отца на Манхэттене, брал меня к себе и поощрял мое любопытство. Я работал на него до тридцати с лишним лет; родители к тому времени давно уже умерли.

Оглянувшись, Аннализа заметила, что, хотя Уолт и покашливает в свой белый платок, ему приятны эти воспоминания.

– Однажды в дверь мастерской зашла женщина по имени Гертруда, – продолжил он, – и я тут же пал перед ее чарами. А она, как видно, перед моими. Не забудь, тогда еще бушевали бурные двадцатые. Как я скучаю по тем временам, Аннализа… После войны жизнь в Нью-Йорке наступила привольная. Я разгуливал с Гертрудой по городу, как король Манхэттена…

Уолт помолчал, видимо, вспоминая былые дни с любимой женой.