Осознав это, Аннализа вдруг вспомнила, что у нее даже нет купальника. А без купальника не обойтись, потому что она во что бы то ни стало сядет на этот проклятый самолет и полетит к Томасу. И плевать на деньги и последствия! Хватит уже трястись. Зачем ей жизнь без любви?

Чуть ли не сильнее тяги к Томасу было желание добраться до мольберта и нарисовать только что увиденное. Аннализа как наяву представляла лица этих двух людей, похоронивших первую любовь и полюбивших снова. Она вдруг поняла, что любовь стоит того, чтобы ради нее рисковать.

И она больше ни минуты не станет подавлять любовь к Томасу.

В ушах звенели слова Модильяни: «Когда я узнаю твою душу, я нарисую твои глаза». Аннализа ощущала глубокую внутреннюю связь со своей бабушкой и Уолтом, и теперь могла бы нарисовать их глаза. Разве она сможет когда-нибудь забыть, как Nonna в своих ортопедических ботинках поднялась на цыпочки и поцеловала сморщенное и растерянное лицо Уолта, или забыть его любящие глаза?

Боясь помешать паре, Аннализа обогнула дом и поднялась по лестнице в квартиру. Увидев, что бабушки нет дома, она снова улыбнулась. Может, Nonna проведет ночь у Уолта?

Отложив ответ Томасу на утро, Аннализа отправилась прямиком в спальню и стала рисовать Уолта и бабушку, не сомневаясь, что это будет лучшая картина в ее жизни. Она работала почти без перерыва до самого восхода солнца, когда хлопнула входная дверь.

Аннализа не стала придираться к бабушке, что на ней все еще вчерашняя одежда. Вместо этого затащила ее в спальню и показала свою работу, на которую ушла вся ночь. Картину Аннализа рисовала на холсте и не забыла ни единой детали – от навеса, на котором значилось «Уолт Бузински. Ремонт часов», до ботинок стоящей на цыпочках бабушки. Но главным был их с Уолтом поцелуй – быть может, самое прекрасное, что Аннализа видела в жизни.

Девушка думала, бабушка отчитает ее за то, что она подглядывала, однако вместо этого Nonna оттопырила губу и сказала, обернувшись к внучке:

– Какая… какая чудесная картина, nipotina.

Сердце Аннализы запело от счастья. Благодаря любви она все-таки нашла свой голос, и теперь ее ничто не остановит, даже если за картины больше не дадут ни единого цента. Еще она поняла, что любовь и искусство не только не исключают друг друга – в ее случае вдохновение не может жить без любви, как спагетти не могут без соуса и как она сама не может без Томаса.

Аннализа скрестила руки на груди.

– Nonna, я хочу тебе кое-что сказать.

Nonna хлопнула себя по лбу:

– Иисус, Мария и Иосиф… ну что еще?

– Томас прислал письмо. Он хочет, чтобы я приехала к нему на Гавайи, когда у него будет в мае отпуск.

Аннализа не знала, как отреагирует на это бабушка, и, к счастью, Nonna не стала сразу же ее ругать. После секундного размышления бабушка спросила:

– Ты едешь?

Аннализа горячо кивнула, словно ей предложили отведать сыра и вина в компании Микеланджело.

– Когда я увидела вчера вас с Уолтом… то наконец очнулась. Я так боялась повторить историю мамы, что никогда не допускала мысли, что мне повезет, и я вместо этого повторю твою историю. Знаю, ты едва пережила смерть Nonno, но счастье, которое у вас было, все равно перевешивает горечь потери. А теперь у тебя есть Уолт… и это так прекрасно.

Переполненная до краев любовью к Томасу, Аннализа горела желанием немедленно рвануть во Вьетнам, разыскать его и сказать, что она наконец разобралась со своими чувствами. Что любовь и живопись могут жить вместе, и мало того – только с Томасом Аннализа найдет свое истинное предназначение.

– Я люблю Томаса, Nonna – так же, как ты любила Nonno и как, возможно, любишь Уолта. И сколько бы я ни умничала и ни пыталась без него обойтись – все это бесполезно. Я не хочу жить без него пустой жизнью. Для меня он важнее всего на свете.

Nonna скрестила руки, и Аннализа приготовилась к худшему. Но бабушка снова ее удивила:

– Тогда поезжай-ка лучше к нему и расскажи о своих чувствах.

Аннализа округлила глаза и раскрыла рот:

– Ты не шутишь?

Nonna сдержанно усмехнулась.

– Если ты за все это время так и не смогла выкинуть его из головы, то, видно, придется тебе его полюбить.

Волоски на руках у Аннализы встали дыбом, и по спине пробежал холодок. Хотя она в любом случае собиралась на Гавайи, чем бы ни закончился этот разговор, но бабушкина поддержка укрепила ее чувства и решимость. Шагнув к ней, Аннализа крепко ее обняла.

Расспросив турагента о билетах на Гавайи, Аннализа отправилась в старый порт и разыскала на складе Шэрон Максвелл. Шэрон перекрасила волосы в красный цвет и сейчас работала над гигантским полотном. Аннализе было совестно ее отвлекать, но ей не терпелось поделиться с художницей своим последним открытием – и, конечно, извиниться.

Она постучала в дверь. Шэрон положила кисточку, чтобы ответить. Аннализа бросила взгляд на свою папку, волнуясь, что художница даже не захочет посмотреть на ее работу. Или вообще не захочет видеть бывшую ученицу.

– А я все думала, увижу я тебя когда-нибудь или нет, – вместо приветствия сказала Шэрон.