— Я не только не пуниец, но и не вполне человек. Я знаю о каждом многое. Например, что твоя фамилия Адори, тебе шестьдесят восемь лет. Тебе требуется замена коленного сустава, барахлит сердце, а еще правая почка опущена. Но больше всего тебя беспокоят камни в желчевыводящих путях. У тебя двое сыновей, внебрачная дочь на первом уровне и пятеро внуков…

Тяжело дыша, старик пялится на меня с первобытным ужасом, занимает единственный стул за столом, а я продолжаю, по чуть-чуть увеличивая громкость голоса:

— Но самое главное, ты не культист Ваала, твоя татуировка на седьмом шейном — фальшивка. Либо же кто-то связь оборвал. Твой бог — Кутерастан.

— Откуда ты…

Есть контакт! Теперь надо не дать ему перехватить инициативу.

— Если ты адепт другой веры, то должен знать про сверхспособности, доступные тем, у кого оборвана связь с Ваалом. Да, я из Карфагена, но мой бог — Шахар. Так же, как и карталонцы, я заинтересован в том, чтоб низвергнуть Ваала. Но если вы меня не выслушаете, случится страшное, и мой народ, и ваш будет на грани истребления. Мне нужно поговорить с командованием. Человек, который помогает мне, Вэра, — не предатель.

Старик темнеет лицом, дыхание его учащается. Он указывает на меня пальцем, покрученным подагрой:

— Если ты врешь, я самолично выпотрошу тебя! Ты будешь умирать медленно и мучительно.

Он надевает старинные очки, по коммуникатору связывается с начальством, докладывает обо мне, меняется лицом, бросает на меня испуганный взгляд и поджимает губы. Потом звонят уже ему, что-то говорят по-карталонски, а я ощущаю страх Мэкхи, расходящийся волнами. Прервав связь, он высовывается в коридор, дает распоряжения моим конвойным. И его тревога невольно передается мне.

Когда эти двое заходят, напуганные и бледные, Мекха обращается ко мне:

— Тобой заинтересовался генерал Тэнксватоа. Мало того, поступило распоряжение доставлять ему всех пленных пунийцев. Всех их публично казнили. — Он смолкает, смотрит с интересом, облизывает пересохшие губы и, когда конвоир берет меня под руку, говорит в спину: — То, что ты сказал, слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Сохраните жизнь Вэры, он не предатель, — отвечаю я.

Мне снова натягивают на голову мешок, а я с сожалением думаю о том, что повысить репутацию с кем бы то ни было смогу только послезавтра, и с генералом придется договариваться, пустив в ход красноречие и дар убеждения, который у меня не скажу чтобы развит.

— Вставай, Ио. Ты нужна мне. Поднимайся, идем.

Голос ласкает, как материнские ладони, по телу разливается тепло, разум наполняется радостью, и девочка улыбается, свешивает ноги с кровати. Ей очень не хватает мамы, а теперь они будут вместе. С блаженной улыбкой на лице она надевает белую сорочку, расплетает косу, и черные волосы ниспадают ниже пояса.

Она должна быть свежей, должна быть красивой. Самой-самой красивой — для Него.

В коридоре ждет отец, он поможет, отведет в храм. Девочка открывает дверь в спальню, берет отца за руку. Он тоже улыбается, гладит ее волосы, целует в лоб и ведет к флаеру. Ио и сама могла бы добраться, она уже бывала на Великом Подношении, но без взрослых ее туда не пустят.

Она слышит не только зов, но и сотни откликающихся на него детей, все они идут в храм. Кого-то приведут прямо сюда, кто менее счастливый, того родители, верующие недостаточно, заперли дома. Но они не догадываются: те, кого позвал Ваал, найдут способ воссоединиться с ним.

Ио послушно садится в кресло флаера, пристегивается. В последнее время они с отцом часто ссорились, теперь же понимают друг друга без слов.

В этот момент сотни детей встают с кроватей, одеваются и направляются в храмы. На нижних уровнях меньше верующих, нет храмов, где Величайших их принял бы, и они в своих самых лучших нарядах парами, группами и поодиночке направляются к краю ступеней, чтобы прыгнуть в распростертые объятия.

Из флаера видно, как шевелятся люди в амфитеатре, освещенном прожекторами, как покачиваются жрецы и жрицы, возносящие хвалебную песнь, как полыхает пламя во чреве Ваала, который сегодня примет всех, кто откликнулся.

* * *

Ровно в три часа ночи тысячи детей от трех до тринадцати лет пробудились, нарядно оделись и направились наружу из зиккурата. Одни родители в это время спали и не заметили исчезновения детей, другие тоже слышали зов и помогли малышам собраться, третьи не поняли, что случилось, заперли маленьких беглецов в комнатах. Некоторые взрослые обратились в неотложку, сочтя детей невменяемыми, некоторые просто заперли.

Полицейские из внешнего патруля всполошились, увидев массу детей в белом, движущихся к краю ступени, попытались вернуть хоть кого-то, но малыши от них разбегались, а пойманные вели себя, как умалишенные: орали, ревели, лягались и кусались.