— Я могу видеть, если человек под программой. И мне необходимо просмотреть всех, кто соприкасается с Эйзером Гисконом, потому что Боэтарх попытается до нас дотянуться через близких. Это раз. Два, я знаю, что твои родственники болеют странными болезнями, хотя раньше были здоровыми. Ты списываешь их недуги на смутное время, несущее бедствия и эпидемии, но у причины другое имя: Гамилькар Боэтарх. Я могу избавлять от смертельных программ, ты это наверняка заметил, изучая записи с «Полигона». Но не более одного человека в день. А еще должен был заметить, что я не могу использовать свои способности во вред. Думаю, это поставит точку в нашем непонимании.

— Но почему Боэтарх не устранил меня? Ему было бы проще.

— Полагаю, у глав величайших родов защита, которую он пока не в силах пробить.

— Я соберу членов своей семьи. Потом — личную охрану и приближенных. Посмотришь их?

Похоже, вечер обещает быть насыщенным, и я полностью посвящу его Ульпиану Магону, чтобы заполучить союзника в его лице.

— Конечно. А еще мне очень хотелось бы взглянуть на Боэтарха вблизи, чтобы понять, чего от него ожидать.

Гамилькар наблюдал из флаера за тем, как под руководством его людей вспыхивали храмы мятежной Танит, его губы шептали: «Во славу Ваала», он каждой клеткой тела чувствовал, когда умирали храмовники, наполнялся перетекающей от них силой.

Каждая смерть — жертва, возвращение частицы к целому. Территория Танит, не приемлющей жертвоприношений, превратилась в огромный жертвенный алтарь, куда вот-вот брызнет кровь Никомеда, И Гамилькар получит благословение Величайшего.

Еще пару дней назад он терзался сомнениями, теперь же их не осталось. Рианна тоже должна умереть. Это не даст ему силы, но хоть немного ослабит Танит.

Каково же было его удивление, когда на радарах появились вражеские флаеры, и он был вынужден отступить, надеясь, что озверелые довершат начатое и прикончат Никомеда.

Каждый раз, когда Гамилькар не чувствовал уверенности в своих решениях, его влекло в храм Ваала, причем так сильно, что порой он сам не понимал, как оказывался возле статуи Величайшего, где уютно и безопасно.

Так и этой ночью, покидая Кипрус, он будто провалился в черную яму, а вынырнул держащимся за ногу Ваала в его главном храме.

Он не справился с пожеланием бога, подвел его, начал действовать слишком поздно. Скорее всего, бог недоволен им. От осознания собственной никчемности на глаза навернулись слезы. Он, Гамилькар Боэтарх, первый над людьми, так ничтожен и жалок в руках божества!

Преклонив колени, он восклицает:

— Прости меня. Обещаю отдать тебе Никомеда во что бы то ни стало, даже ценой собственной жизни!

Или кажется, или… Статуя и правда шевелится, встает в полный рост, и три глаза вспыхивают алым огнем, облака нанизываются на рога и облегают голову белой шапкой.

— Да, твоя жизнь — ничтожна, — рокочет Ваал то ли на самом деле, то ли его голос звучит в голове Гамилькара. — Но она ценна для меня. Тебе рано растворяться во мне.

— Я подвел тебя! — шепчет Гамилькар, трепеща перед величием божества.

— Главное — твое намерение. Ты доказал свою преданность. Чего ты желаешь?

— Смерти отступников, — без тени сомнения говорит Гамилькар.

Еще пару недель назад он просил бы больше власти, больше влияния, теперь же, когда слился с божеством, осознал, что правильная вера — его сила, его пища, чем скорее исчезнут враги, тем быстрее воцарится благодать. Остальное все суета сует.

— Больше влияния, больше власти, — звучат собственные мысли, сказанные устами Велича йшего,— во славу культа! Мне надо больше жертв!

Ваал занимает трон, Гамилькар так и стоит на коленях, и тут из глаз божества вырываются багровые световые ленты, ударяются о глаза Боэтарха, впитываются в зрачок. Тело Гамилькара наполняется бодростью, радостью, в голове появляются знания, которых прежде не было.

Если раньше для того, чтобы подмять волю человека, требовалось касание, теперь достаточно, чтобы он попал в двадцатиметровый радиус, и не до одного Гамилькар может дотянуться, а сразу до двадцати, но фокус такой доступен не чаще раза в день.

Причем можно не только вкладывать в голову программу, но и подключаться к человеку, смотреть и слушать через проводника. А таковым может быть любой инициированный, и с каждым днем сила будет расти. Перед глазами возникает картинка, как он наполняет собой мир…

И на миг Гамилькара накрывает дикий страх, желание бросить все и бежать, потому что, когда воцарится Ваал, Гамилькар Боэтарх растворится в нем и перестанет существовать, как и все другие. Обрубок воли мечется, как головастик, зарывающийся в ил, его накрывает черная рука, прижимает ко дну и расплющивает пальцами. Становится стыдно за свое малодушие.

Он поднимается, ибо недостойно величайшему средь людей стоять на коленях. Чувствует пристальное внимание жрецов, знающих, что Гамилькар разговаривает с Ваалом, и его отвлекать нельзя. Убедившись, что встреча с божеством закончилась, выходит верховный жрец Ганнон — старик в бело-алом одеянии — кряхтя, склоняет лысую голову.

Совсем недавно Гамилькар часами простаивал, ожидая, когда жрец снизойдет и позволит помолиться там, где просьбы точно услышат. И вот Ганнон кланяется ему, но в этом нет ничего необычного: еще немного, и все вернется на круги своя — мир падет на колени.