— Его цель не только Никомед, но и храмы Танит. Их нужно защитить, тогда Танит проще будет говорить со мной и поддерживать нас. В открытую действовать Гамилькар пока не может, общество его осудит. Но скоро ему он наберется сил, и ему будет плевать на общество.

— Ты знаешь, что он планирует? — спрашивает Ульпиан.

— Могу только догадываться. Ему нужна кровь невинных, много крови. Должно состояться массовое жертвоприношение.

— По всей видимости, Боэтарх научился подчинять небольшие группы людей, — дополняю я. — На его месте я собрал бы совет и обработал всех пунийцев, у кого нет защиты. Несколько таких советов — и нужное решение у него в кармане благодаря большинству голосов. Понимаете? Даже если он объявит войну Гисконам и Магонам, обвинив их в отступничестве, все проголосуют «за». Все более чем серьезно. Потому что я пока не могу работать с группой. Чтобы развивать способности, мне необходимо творить добро, — я пускаюсь в рассказ о программе «крысоед», умалчивая о деталях, как ее мне инсталлировали и кем я был, слава богам, никто не спрашивает.

Когда заканчиваю, воцаряется полуминутное молчание — все обдумывают услышанное. Нарушает его Рианна:

— Гамилькара нужно убрать, иначе он уберет нас. Я знаю, что говорю, это уже не мой брат.

Эйзер кивает:

— Думал об этом, но к нему сложно подобраться, он иррационален, не придерживается планов, не следует привычными маршрутами. Но если объединим усилия… — он в упор смотрит на замершего Ульпиана, который отвечает не сразу.

— Это мое давнишнее желание. Эйзер прав: Боэтарх слишком осторожен.

— К тому же он под покровительством Ваала, у которого сил больше, чем у Танит, — говорю я. — Спланируй мы устранение Боэтарха, он узнает об этом. Если подошлем убийцу — тоже узнает, как и я вычисляю враждебно настроенных людей.

— То есть наша тактика — оборона? — вскидывает голову Ульпиан, на скулах проступают желваки, испещряющие лицо морщины становятся глубже. — Подытожим: необходимо защитить храмы Танит. Воспрепятствовать распространению влияния Гамилькара Боэтарха, но как? — Он переводит взгляд на меня.

— Не позволить ему собрать пунийцев в одном месте. По одному промывать им мозги дольше, — отвечаю я. — Мне нужно время, чтобы получить способность работать с группой, тогда можно будет нейтрализовать его влияние, дать людям защиту. Чтоб развивать способности, я и создал «Оплот».

— Что будет, когда ты пройдешь свой путь? — спрашивает Рианна. — Он ведь конечен. Ты станешь Белым Судьей?

О, боги, как же она похожа на Элиссу лет эдак через пятнадцать: те же хрупкость и беззащитность, то же рассеянно-задумчивое выражение лица, даже голос похож! Смотрю на нее — и будто не терял Элиссу, будто она разговаривает со мной сквозь время устами этой женщины.

— Лист на поверхности не ведает, куда течет река. Я не знаю и только догадываюсь, чего от меня хотят боги: сделать понимающим, чувствующим, справедливым. Почему программа прижилась у меня, я без понятия, ведь вокруг полно более подходящих и достойных людей.

Говоря, не свожу взгляда с Рианны, замолкаю, заметив творящиеся с ней изменения: она будто молодеет, взгляд становится томным, движения — уверенными.

— Чем отличается человек и бог? Человек до определенного момента следует божьей воле, берет и использует чужое, созданное не им. Потом взрослеет, учится создавать, созидать, творить, менять своими действиями структуру реальности и становится равным, а значит — свободным. Одни взрослеют раньше других и ведут за собой остальных, кто еще не готов.— Она едва заметно вздрагивает, хлопает ресницами растерянно, похоже, она и сама не поняла, что ее устами говорила Танит.

Меня бросает в жар, сердце срывается в галоп. Получается, что вот так буднично, во время совещания я получил ответ на вопрос, который терзал меня уже много дней — почему именно я. Я повзрослел первым и стал равным создателям? Хочется возразить, съязвить, что такой груз ответственности размажет меня по земле тонким слоем, но молчу.

Остальные, похоже, не поняли, к чему клонит Рианна, точнее, Танит. Ульпиан зыркает на нее неодобрительно — вероятно, думает, что она толкает очередную проповедь, но не перебивает. Едва она заканчивает, Гискон продолжает: