— Игрока нашей команды. Зовут Федор Хотеев. Вчера с нами гулял, невысокий такой, молодой. Пропал. Парень этот гиперответственный, он не мог вот так просто исчезнуть с радаров, как бы не случилось чего.

— Кавказец или мелкий, который тоскливые песни выл?

— Второй. Меня его репертуар насторожил, хотя… он всегда такое любил.

— Ох, Саша. Только расслабилась! — Она закурила, а я не стал возражать или уходить. — Вот только выдохну и попытаюсь помочь, а ты фотографию его пока поищи. Сейчас большинство проходит генную идентификацию, так что найду быстро. Но лучше бы не нашла. Потому что, если найду — значит, он труп.

Что обычно делают родственники пропавших? Сперва звонят друзьям, потом — в милицию и лишь затем — в больницы и морги. В ментовке они обычно получают отворот, там заявления принимают по истечение трех дней с момента пропажи человека, если, конечно, не обнаружен труп.

— Ты ж понимаешь, я тебе помогу, только если парень мертв и его тело нашли. По больницам сам бегай. Не знаешь, проходил он генную идентификацию? Хотя сегодня это мало что даст, результаты проверки будут в лучшем случае через сутки.

Пока она курила, я скинул ей две фотографии Микроба, и она принялась обзванивать милицию. Ушло у нее на все минут пять. Я наблюдал за ней и не мог прочесть по лицу, какие вести она получила.

Наконец Семерка закончила и посмотрела на меня.

— Новостей по сути-то и нет. Есть один похожий труп, молодой парень без документов и телефона, множественные ножевые, лицо изуродовано. Нашли его утром в парке. Требуется опознание.

Она вывела фотографию умершего на экран телефона и показала мне, но его лицо и правда было так изуродовано, волосы на голове слиплись, что я не понял, Микроб ли это.

— Трудно сказать, — ответил я.

Я сжал челюсти. Только не Микроб! Он же мне как брат! Из всех титановцев Федор мне наиболее близок, хоть он от нас и отдалился, когда переехал к гимнастке Лере. Одаренный, футболист с большим будущим. Как же так?

Семерка положила руку мне на плечо.

— Не расстраивайся раньше времени. Вдруг не он? Собирайся, я тебя отвезу.

— Спасибо. Поехали так.

Хрен с ним, с душем и завтраком! Мне. Нужно. Знать.

Сидя на переднем сиденье машины Семерки, я изо всех сил старался не думать о том, что Микроб мертв, но противный голос в голове шелестел: «Беда не приходит одна». А еще я думал о том, кто родители Микроба, почему он о них никогда не рассказывал. Вроде он не детдомовский. Есть ли кому его похоронить и оплакать?

Ехали мы минут десять, а казалось — целую вечность. Потом Семерка долго уговаривала пропустить ее машину на территорию Первой городской больницы, где расположен морг, и пока ксиву не предъявила, дежурный на воротах не сдался.

Мы медленно покатили по территории больницы. Я крутил головой, рассматривая белоснежные корпуса, разноцветные дорожки в разбитом между ними парке, выключенный на зиму фонтан в окружении гипсовых статуй. Ближайшая к нам, судя по крылышкам на сандалиях, была Гермесом. Но весь пантеон греческих богов был одетым.

Морг располагался в самом конце парка, и когда буйствовала зелень, она скрывала это приземистое здание цвета лежалого трупа. Теперь же оно выделялось, поглядывало черными глазницами окон на парк и резвящихся там богов и напоминало о бренности бытия.

Мы остановились рядом с катафалком, куда как раз кого-то грузили. Семерка вышла и закурила, а я не спешил, потому что не решался принять правду. Старался отсрочить миг опознания, ведь пока я не вижу труп, Микроб для меня жив. Пусть живет дольше!

— Дрейфишь? — спросила Семерка и не стала меня торопить. — Понимаю. Скажи, когда будешь готов.

Она щелкнула зажигалкой, закурила, отвернулась.

Юля скурила две сигареты, пока я решился. Вышел из машины, уставился на здание морга, как на заклятого врага.

— Идем.

— Держись! — Она сжала мое плечо, и мы направились к двери.

Семерка подергала ручку, постучала, нашла камеру под козырьком и развернула ксиву, показывая невидимому наблюдателю:

— КГБ. Откройте, пожалуйста. Мы на опознание.

Щелкнул замок, высунулась востренькая мордочка сотрудника, похожего на Гитлера, только без усов и в медицинском колпаке.

— Здрасьте, — заискивающе кивнул он, посторонился, пропуская нас внутрь. — Вы на утреннего трупа?

В тесном предбаннике стоял острый химический запах, мгновенно пробудивший похмельный синдром и тошноту, я потер горло.

— Да. Ведите, — распорядилась Семерка.

Патологоанатом открыл перед нами дверь, словно швейцар, и мы очутились в просторном помещении, где справа и слева от нас на стальных столах лежали накрытые простынями трупы, некоторые столы пустовали. Все тела были повернуты к нам босыми ногами с бирками. Невольно пришли думы о бренности бытия: вот ты — живой человек, мыслишь, дышишь, к чему-то стремишься, а потом раз — и тело с биркой на ноге.