Глаза мантикоры сузились, и очень долго она не двигалась, показывая свое упрямство. Затем зверь с неохотой отпустил Горацио, убирая лапы поочередно. В последнюю очередь мантикора отвела назад хвост. Мужчина сел, встряхнул руками и глубоко вздохнул.

– Спасибо тебе, Маржан.

Затем он рванулся за винтовкой и направил ее на меня.

– Я не убивал твоего отца, – повторил он. – Но будь я проклят, если ты выйдешь отсюда живой.

Мантикора двигалась со скоростью молнии. Раздался выстрел, но пуля пролетела мимо и с глухим стуком ударилась о стену. Винтовка, разбитая вдребезги, упала на землю. Горацио, оглушенный, упал на колени, схватившись за плечо. В коридоре ревел огонь.

Горацио перевел взгляд с мантикоры на меня, смотря печально и озадаченно. Возможно, я еще могла спасти его, закинуть руку Горацио на плечо и кое-как выйти с ним за дверь. Дым уже просачивался в кабинет густыми струйками, которые затем начинали стелиться по потолку. Жара становилась невыносимой. Я понимала, что надо выбраться из комнаты, выбежать наружу, на свежий воздух, спасая свою жизнь.

– Помоги, – слабым голосом умолял Горацио.

Я могла вмешаться и оттащить его в безопасное место, и тогда он будет обязан мне жизнью. Возможно, в будущем это поможет. Однако в тот момент я поняла одно: мне все равно, что случится с Горацио Прендергастом, даже если мантикора сожрет его целиком, вместе с костями. Он собирался уничтожить миллионы людей и хотел убить единорога.

Мантикора начала раскрывать пасть, ужасная улыбка, несущая смерть, разрезала чистый холст ее лица.

Горацио закричал. В ту секунду я поняла, что он сказал мне правду.

Он не убивал моего отца, но это было неважно.

Чего-то не хватает.

Я отвернулась и увидела маленькую фигурку, стоящую в дверном проеме: она не обращала внимания ни на приближающийся огонь, ни на все ужасы, разворачивающиеся за моим плечом. Это был Стёрджес. Я понятия не имела, как долго он там простоял.

Челюсть мантикоры захлопнулась, и крик Горацио стал походить на рев пламени. Я порадовалась, что отвернулась, и закрыла Стёрджесу глаза рукой. Коснувшись его, я увидела маленького мальчика, которым когда-то был Горацио, – любопытного, невероятно умного, ранимого. Из угла той самой спальни, которую он сохранил в подземелье, было видно, как над ним издевались, причиняли боль, использовали в своих интересах. Комнату переместили, запрятали ее в глубине подземелья, и я почувствовала, как мир внезапно почему-то стал совсем маленьким и темным. В одиночестве проходили долгие годы, Горацио по ту сторону стекла отдалялся все больше и больше. Его мучила лихорадочная мечта собрать всех этих существ. А они меняли, искажали его. Любовь Горацио превращалась в жалость, недоверие и отвращение, а надежда сменилась печалью. Аккуратно, но решительно Стёрджес убрал мою руку с глаз.

Я проскользнула мимо него в коридор.

– Нам пора, – сказала я гному. Слова оцарапали мне горло.

Стёрджес бросил на меня быстрый взгляд, затем снова повернулся к дверному проему. Больше объяснений мне не потребовалось. Я оставила его и пошла прочь по коридору, сорвавшись потом на бег. Крики Горацио поглотил рев огня.

Когда я вышла, то увидела, что Мэллорин и Грейс все еще ждут снаружи, и ощутила благодарность, посмотрев на них.

Одновременно с этим я чувствовала себя чудовищем. Только что человек умер ужасной смертью: возможно, я смогла бы это предотвратить, но так ничего и не сделала. Несмотря на все, меня охватило одно лишь разочарование. Я ошиблась: Горацио, как и Феллы, не убивал моего отца. Но кто же тогда это сделал? У меня не оставалось ничего – ни зацепок, ни идей.

Какое-то время мы втроем стояли, наблюдая за огнем.

– Что с доктором Батистом? – спросила я.

– Он ушел, – сообщила Мэллорин. – Отправился искать свою машину. Мы сказали ему, что подождем тебя.

Это было невероятным поступком – то, что они ждали меня, не зная, жива я или мертва, не зная, выберусь ли я из этого пламени.

– Нужно убираться отсюда, – сказала Грейс.

На стойке регистрации зазвонил телефон. Скорее всего, это был обычный, заурядный клиент, такой же, как и всегда. Тем не менее я прислушалась, желая убедиться, что все в порядке.

В первой смотровой доктор Пи занималась попугаем с какой-то грибковой инфекцией на клюве. За последнюю неделю к нам поступило больше птиц, чем обычно. Понятия не имею, значило ли это что-то, но доктор Пи была в восторге.

В процедурном кабинете удаляли гонады у молодого бигля. Можно было приложить ухо к стене кабинета и услышать знакомый отрывистый голос доктора Батиста. Он всегда во время операций говорил требовательно, но спокойно и приглушенно бормотал односложные команды в ритме стаккато.