– Это был ты, – повторила я. – Ты убил их обоих.

– Нет! – крикнул Дэвид. – Нет! Нет! Нет!

Я не могла сосредоточиться: он словно расплывался. Все было как в тумане, перед глазами плясали искаженные разноцветные пятна. Сердце бешено заколотилось у меня в груди. В комнате становилось жарче, и мне показалось, что еще чуть-чуть, и я сгорю дотла.

– Ты убил Вэнса и моего отца.

– Не подходи! – взревел Дэвид. – Держись подальше от этого дома и от моей семьи!

Еда с тарелок исчезла, на ее месте остались лишь обрывки картона, кусочки промышленной резины и скомканная бумага. Вода была грязной, и в ней плавал мусор. Ароматы ужина исчезли, и на их место пришел затхлый запах многолетнего забвения, гниющего мусора. От стен начала отслаиваться краска: она покрывалась пузырями и трескалась прямо у меня на глазах. Лампочки взрывались в патронах, взметая в воздух снопы искр.

– Я просто хочу знать причину, – не отступалась я. – Почему ты убил моего отца?

Но Дэвид меня больше не слушал. Он опрокинул стол, тот пролетел по воздуху и разбился о стену. Элизабет закричала. Теперь Коул и Рэмси рыдали вдвоем. Дэвид Джинн посмотрел на меня.

– Что ты сделала? – спросил он. Он посмотрел на руки, ощупал лицо. – Что произошло?

– Дэвид? – позвала Элизабет.

Ее голос был теперь намного слабее, крики детей тоже затихали. Я оглянулась на них, но никого не увидела – на их месте оказался лишь мусор. Старая швабра с грохотом упала на пол там, где недавно стояла Элизабет Джинн. На месте Рэмси лежал кусок ржавой цепи, а его брат Коул оказался комком выцветшей газеты. Они исчезли, все до единого. Их никогда не существовало.

Меня затошнило.

– Что ты сделала? – повторил Дэвид.

Опустив руки по швам, он стоял там, где раньше был дальний край стола. Наблюдая за тем, как медленно разрушается его мир, он всхлипывал от отвращения, не в силах с этим ничего поделать.

Комната наконец стала такой, какой и должна была быть. Темная, с заколоченными окнами, полная пауков и крыс. Это было неподходящее место для семьи, и здесь уже много лет никто не жил. Дэвид стоял напротив меня, в его глазах беззвучно и бездымно горели гнев и печаль.

Долгое время никто из нас ничего не говорил. В перерывах между рыданиями Дэвид громко, судорожно втягивал воздух, а потом медленно покачал головой, не веря происходящему. Он выглядел теперь лет на двадцать старше. Я задалась вопросом, сколько из случившегося он понял.

– Здесь чего-то не хватает… – пробормотал он себе под нос. – Должно быть что-то еще.

– Ты не человек, Дэвид, – прошептала я. – И ты это чувствуешь, ведь так?

Он посмотрел на меня пустым безнадежным взглядом.

– Чего-то… – начал он.

– Я знаю, – произнесла я. – Мне известно, что ты чувствуешь.

Его брови сошлись в неровную сердитую букву V, глаза встретились с моими и сверкнули темной ненавистью. Воздух вокруг словно загустел, он начал вибрировать и гудеть. Дэвид шагнул ко мне, и порыв горячего ветра чуть не сбил меня с ног.

– Все из-за тебя, – произнес он. – Это ты во всем виновата.

– Нет, – сказала я. – Дэвид, нет. Не нужно…

У меня пересохло в горле, я вдыхала самый настоящий жар. Дэвид Джинн приближался ко мне, и воздух вокруг него сгущался все сильнее. Я попятилась, но теперь отступать было некуда.

– Я монстр, – произнес Дэвид Джинн, – и в этом виновата ты.

Его голос доносился со всех сторон, он исходил от стен, от пола. Я потеряла равновесие, споткнулась и оказалась на земле. Надо мной стоял Дэвид Джинн.

– Пожалуйста, – проговорила я. – Я хочу помочь.

Дэвид покачал головой.

– Тут ты не поможешь, – ответил он.

Наклонившись, Дэвид схватил меня за шею обеими руками и начал сжимать ее стальными пальцами. Я пыталась сопротивляться, но он был сильнее. В голове со страшным шумом гудела кровь, в глазах начало темнеть, и все стало казаться очень далеким.

Мне было восемь лет, я лежала в постели и смотрела на звезды на потолке. Папа рассказывал мне историю – самую последнюю из всех.

Однажды звездной ночью на тихой улице одного из великих городов былых времен бедняк нашел жестяную масляную лампу, оставленную каким-то путешественником. Лампа казалась помятой и истрепанной временем, но сделали ее на совесть. Ее украшала затейливая резьба, детали и завитушки были выполнены с изысканным изяществом мастера-ремесленника. Если найти честного торговца, то за лампу, несомненно, дадут хорошую цену.