Вместе мы уговорили Киплинга встать с пола. Грифон, пошатываясь, поднялся. Лапы дрожали под весом его тела, крылья то расправлялись, то складывались в попытках сохранить равновесие. Саймон осторожно провел Киплинга по широкому главному коридору, а потом через заднюю дверь его вывели наружу. Сначала грифон шел медленно и тяжело, отдыхая каждые несколько шагов. При каждой остановке мышцы у него дрожали так сильно, что я забеспокоилась, доберется ли он до места.

Однако как только Киплинг вышел на улицу, то, казалось, немного оживился. Саймон шел впереди, и грифон, видимо, понял, куда мы направляемся. Вскоре Киплинг уже был впереди, а Саймон шагал рядом с ним, положив руку на могучее плечо существа.

Алоизиуса Стоддарда похоронили под дубом, растущим на пологом склоне. Его могилу обозначал выцветший, потертый гранитный камень с навершием в форме лопаты. Рядом расстелили плотное белое полотнище, и Киплинг совершенно естественно свернулся на нем. Семья сгрудилась вокруг грифона, прикасаясь к нему ладонями, поглаживая по голове и крыльям. Он поднял на них большие усталые глаза, слегка щелкнул клювом и опустил голову на землю.

Все вокруг плакали. Кто-то – кажется, садовник – начал петь ирландскую балладу «Мальчик Дэнни». Доктор Батист и я держались на почтительном расстоянии, наблюдая за Саймоном, ожидая подходящего момента, чтобы приступить к делу.

Песня закончилась, и Саймон бросил на меня взгляд, давая знак. Мы шагнули вперед, и толпа расступилась, пропуская нас. Доктор Батист опустился на колени рядом с Киплингом, поставил на землю сумку и открыл ее. Грифон спокойным немигающим взглядом наблюдал, как доктор вынимает шприц.

Я глубоко вдохнула, стараясь успокоиться, и положила руку на бок существа. В меня хлынула его усталость, за ней – тоска и смирение. Киплинг поднял глаза к небу, и я почувствовала, как его сердце затрепетало от восторга.

– Скоро, – прошептала я ему на ухо, взглянула на доктора Батиста и кивнула.

Мы с Киплингом были готовы.

– Мгновение будет неприятно, а потом все пройдет, – пообещала я.

Грифон щелкнул клювом. Я повернулась к остальным.

– Это произойдет очень быстро. Секунд через десять или двадцать все закончится.

Рыдания, сказанные шепотом слова прощания, тихие горестные всхлипы. Остановившись на мгновение, чтобы в последний раз полюбоваться Киплингом, я дотронулась до его плеча и снова почувствовала, как сквозь меня текут его мысли.

Печаль стала еще сильнее, чем раньше. Казалось, собравшиеся вокруг люди отражали ее, усиливая и обрушивая на грифона бурлящими хаотичными волнами. Я не стала им мешать, и они проникли внутрь, полностью обволакивая меня. Печаль была свирепой, раскаленной добела. Она обожгла мне глаза и грудь, и по телу разлилось сладковатое тепло, которого я раньше никогда не ощущала. Оно казалось сияющим, чистым и искренним, и на одно восхитительное мгновение я удерживала в сердце все, что потеряла и чему позволила ускользнуть, чувствуя себя целой в этот момент.

Следом ворвалась боль, и мгновение разлетелось вдребезги. На меня обрушилась стена агонии. В костях Киплинга ощущались молния и гром, в кишках – удушающее отсутствие голода, в легких – обжигающий скрежет дыхания. Я с трудом это выносила, но, закрыв глаза и стиснув зубы, получила тот ответ, который искала. Он был готов. Несмотря на боль, я изо всех сил старалась держать руку на месте.

Доктор Батист ввел иглу в вену и нажал на поршень.

Почти сразу же тело Киплинга расслабилось. Крылья упали вниз, одно из них уперлось в землю, образовав треугольник. Взгляд грифона смягчился, а потом погас. Киплинг трижды втянул в себя воздух, каждый вдох был громче и медленнее предыдущего. Потом он затих.

Я чувствовала, как исчезают последние искорки жизни, – пламя, которое выгорало до тлеющих углей, а затем погасло, растворяясь в холодной темноте.

Я оставила доктора Батиста со Стоддардами и в одиночестве спустилась по поросшему травой склону, следуя плавному изгибу земли, ведущему к краю черного пруда. Даже вблизи, освещенная лучами слабого, далекого солнца, вода была черной и непрозрачной, как обсидиан.

Что-то пронзило меня насквозь. Глубоко внутри пронеслась комета, озарив на мгновение все вспышкой пламени. Пустые, ничем не заполненные пространства, залитые ее сиянием, взывали к чему-то, жаждая света и любви. Я вглядывалась в бездонную воду и гадала, уходит пруд вниз на два фута или на две мили.

– Наша семья благодарна вам за ваши услуги, – произнес кто-то позади меня.

Я повернулась и увидела Саймона. Он протянул мне конверт, и, помедлив секунду, я взяла его. Саймон кивнул, затем подошел и встал рядом со мной на краю пруда.

Воздух наполнился жужжанием механизмов. Желтый экскаватор поднял обвязанное веревкой тело Киплинга и повернулся вокруг своей оси, опуская его в свежую могилу, вырытую рядом с надгробием Алоизиуса. Из поместья зазвучал ноктюрн Шопена, и семья направилась вниз по склону к дому, где их ждали канапе и сэндвичи.

– Я им сейчас понадоблюсь, – сообщил Саймон.

– Знаете, – сказала я, – вы очень хороши в своем деле.

– В каком же? – спросил он.

– Вы заботитесь о своей семье, – объяснила я.

– Спасибо, – поблагодарил Саймон. – Как и вы. Так или иначе, именно таланты делают нашу жизнь такой, какая она есть, мисс Дастани.