– Откуда ты знаешь, что нужно делать? – поинтересовался Кент.

– На самом деле и не знаю, – ответила я. – Мне каждый раз приходится разбираться на ходу. Прости, ты, возможно, ожидал консультации от настоящего специалиста.

Кент искренне рассмеялся.

– Я и правда люблю музыку, – сказал он. – Раньше думал, что, как только научусь действительно хорошо играть, меня не будет выворачивать всякий раз, когда я беру в руки скрипку.

Его глаза были полны гнева и муки.

– Но чего бы я ни достиг, этого всегда мало.

Тонкие пальцы Кента сжались в кулаки, а потом расслабились.

– Мои родители знали, что у меня депрессия, – продолжил он. – Они сказали, что все нормально, и купили Вивальди, чтобы мне стало повеселее. Это сработало. Он сидел у меня на плече, пока я играл, и подпевал. Благодаря ему я наслаждался игрой впервые с тех пор, как себя помню.

Скрипка вернулась к Кенту и плюхнулась рядом. Она переводила с моего лица на его внимательный любопытный взгляд.

– Если ты надеешься, что я смогу вернуть Вивальди, то, боюсь, это не так.

Он отрицательно покачал головой, но я увидела, что его плечи немного поникли.

– Я сделаю то, что в моих силах, – предложила я. – Тебе это, вероятно, не поможет, но я смогу лучше понять твою скрипку. Ты не против?

Кент кивнул, почти не поднимая на меня взгляд.

Я протянула руку и прикоснулась к корпусу инструмента. Если у ёкая и были какие-то страхи или сомнения, она их не показывала. Скрипка наблюдала за происходящим с нескрываемым любопытством, изредка моргая с мягким клацающим звуком, похожим на щелчок затвора фотоаппарата.

От нее исходило восхитительное темное сияние, которое согрело костяшки моих пальцев, стоило мне прикоснуться к ней. Я провела рукой по краю корпуса, по округлому изгибу ее искусно соединенного шва. То, что было передо мной, очень походило на дерево, но на самом деле было каким-то видом кожи, сухим и жестким. Когда я нажимала на нее, она прогибалась. Казалось, ее не беспокоили мои прикосновения. Скрипка просто переводила взгляд с меня на Кента, наблюдая за нами круглыми и блестящими, как стеклянные шарики, глазами.

Она была сбита с толку. Ошеломлена. Беспокойна. Голодна, нетерпелива, полна желаний. «Чего может хотеть скрипка? – спросила я у самой себя. – Зачем ей есть канарейку?»

И как я могу ей помочь?

Я не сомневалась, что Горацио был бы рад пополнить свою коллекцию живой скрипкой. И конечно же, Кент, избавившись от нее, вздохнет с облегчением. По крайней мере, поначалу. Но все же мне казалось неправильным разделять их. Эти двое должны были быть рядом, и, в отличие от Кента, ёкай это уже поняла. Они будут идти по жизни рука об руку, я чувствовала это нутром.

– Она там, где и должна быть, – сказала я.

Лицо Кента помрачнело.

– И все? – спросил он. – Мне от нее никуда не деться?

– А ей никуда не деться от тебя, – добавила я.

Я убрала ладонь с бока ёкая. Еще мгновение мы смотрели друг на друга, а потом скрипка с драматичным и странным мелодичным вздохом снова оперлась о край стола. Тепло, которое я чувствовала в костяшках, начало исчезать и вскоре пропало окончательно.

Голод, однако, остался.

Чего-то не хватает.

Мне пришла в голову мысль.

– Ты должен дать ей имя.

– Я не буду никак называть эту штуку, – возразил Кент.

– Она побудет с тобой какое-то время, а значит, у нее должно быть имя.

Кент нахмурился, однако через мгновение задумался.

– Ладно, – сказал он наконец. – Я назову ее в честь моей бабушки. Она единственная из всей семьи позволяла мне быть ребенком. Оми.

Кент перевел взгляд на скрипку.

– Привет, – произнес он. – Тебя зовут Оми.

Скрипка – Оми – моргнула, глазами проглотив свое новое имя, и, судя по всему, оно показалось ей приемлемым.

Имя было хорошим, но этого было недостаточно. Кент все еще не простил Оми, а Оми так и не утолила свой голод. Я чувствовала его прямо посередине живота: он походил на рваную пустую яму, которую нужно было заполнить.

Почему эта скрипка открыла глаза именно сейчас, именно с этим мальчиком? Должна была быть какая-то причина, иначе зачем папа рассказывал мне все эти истории в детстве? Почему он так часто исчезал, а потом умер? Не могли события происходить просто так, иначе зачем я садилась в машины к незнакомцам и рисковала жизнью ради мантикор?

Все это должно было нести какой-то смысл, в том числе появление в моей жизни озлобленного подростка и его голодного ёкая. Но какой?

Отголосок ноты, прозвучавшей, когда Кент только открыл футляр, все еще едва слышно отдавался эхом, как слово, вертевшееся на кончике языка.

– Когда ты в последний раз играл на ней? – спросила я.

Он посмотрел на меня так, словно это я съела его канарейку, а потом задумался.