– У меня есть другие скрипки. На этой я почти не играю… не играл. Она слишком хороша для обычных занятий и очень уж капризна для сцены.

– Капризна?

– Иногда фальшивит безо всякой причины. – Кент осекся. – Что ж, теперь мы, наверное, знаем почему.

Мы оба взглянули на Оми. Она высвободила одну струну и, скосив на нее глаза, лениво почесывала изогнутую спиралью головку.

– Попробуй сыграть что-нибудь, – предложила я.

Кент свирепо уставился на скрипку. Оми перестала чесаться. Она уставилась на мальчика, встретилась с ним взглядом, а потом моргнула.

– Почему? – спросил Кент. – При чем тут я?

– Она нашла тебя, – ответила я. – На то есть причина. Может быть, тебе повезло.

«Или же, когда ты попытаешься ей помочь, она ударит тебя в грудь и оставит между ребер осколок», – произнес тихий голос у меня в голове. Я ощутила под футболкой родимое пятно, теплое и чувствительное.

Смычок был прикреплен к внутренней стороне крышки футляра двумя ремешками из фиолетового бархата. Кент расстегнул их и вытащил смычок, осторожно держа его между пальцами. Стоило ему это сделать, в нем что-то расслабилось. Разгладилась морщинка меж глаз, рука, державшая смычок, стала двигаться неторопливо и грациозно.

Свободной рукой он взял Оми за шейку, сначала неуверенно. Ёкай закрыла глаза, глубоко вздохнула и, казалось, исчезла, снова став одной лишь скрипкой и неподвижно застыв в руках Кента. Он положил ее под сурово выступающий подбородок. Затем смычок поднялся, на мгновение завис в пустоте, а потом скользнул вниз, резанув по струнам, натянутым на животе ёкая, выполненном из красного дерева.

Первая нота полыхнула так, точно ее усилили, наэлектризовали. Она висела в воздухе еще долго после того, как смычок из конского волоса перестал касаться струны.

Кент сделал паузу, давая протяжному звуку медленно затихнуть, затем снова ударил по струнам, ныряя из одного пассажа в другой. Комнату наполнила музыка. Пальцы Кента бегали по грифу вверх и вниз, его поза изменилась. Тело гордо распрямилось и напряглось, двигаясь в такт музыке, и эта резкость казалась естественной.

Сыгранный Кентом отрывок был коротким и звучным. Он распался всего через несколько тактов, но звук остался, эхом отражаясь от стен маленького кабинета. Мне показалось, что шум за дверью затих. Люди слушали.

Кент убрал скрипку из-под подбородка и усмехнулся, восторженно и в то же время смущенно. Затем его взгляд упал на птичью клетку, и Кент помрачнел. На лице появилось угрюмое замешательство, он отложил скрипку и отступил от нее на шаг.

– Я как будто поступаю неправильно, – тихонько проговорил он, – и в то же время правильно. Сам не знаю, что чувствую.

У меня в ушах все еще звенела музыка. Поверх каждой ноты звучал призрачный тон, яркий и ломкий. Он был похож на пение птиц, на радостное послеполуденное щебетание канарейки.

Я на мгновение вспомнила о зверинце Горацио, о феях и их песнях, и почему-то по спине у меня пробежал холодок.

– Кто еще о ней знает? – спросила я.

– Мой покровитель, – сказал Кент. – Благодаря ему я тебя и нашел. Больше никто.

Мне показалось, что я знаю, кто этот загадочный покровитель.

– Спрячь ее, – произнесла я, – и не показывай никому. Никогда не говори другим, на что она способна.

Я подвела его обратно к футляру и помогла уложить Оми на бархатную обивку. Когда мои пальцы коснулись испещренной древесными узорами кожи, прямо под ней я почувствовала что-то похожее на биение крови. Крошечный желудок наконец-то насытился, удивительное крохотное сердечко трепетало от возбуждения.

– Она твоя, – сказала я. – Больше ничья. Играй на ней только тогда, когда никто не слышит.

Кент ничего не ответил, но через мгновение обхватил футляр со скрипкой одной рукой и крепко сжал его. Он позаботится о ней.

Мальчик взглянул на птичью клетку.

– Если она тебе больше не нужна… – проговорила я.

Кент кивнул, его глаза решительно сузились. Повернувшись к двери, он заговорил. Его голос изменился: он был теплым, надломленным и дрожал от эмоций.

– Я и подумать не мог… – начал он, потом уставился в пол и покачал головой. – Я и подумать не мог…

Пока Кент, шаркая, шел из моего кабинета по коридору мимо изумленных взглядов застывших там фельдшеров и выглядывающих из приемной клиентов, у меня в груди с каждым вдохом разрасталось какое-то странное чувство: сияющее, смелое и жесткое. По мере того как это чувство усиливалось, я будто бы становилась выше, а мир перед глазами – более четким. Чего-то не хватало. И я собиралась понять – чего.

В ящике стола зазвонил телефон.

Торговый центр представлял собой ветшающую крепость из бетона и стекла, окруженную двумя уровнями почти пустых парковочных сооружений. Я вышла из автобуса на раскаленную солнцем ровную цементную площадку. Вокруг не было ни души. И неудивительно – чуть дальше по дороге расположились новые, куда более симпатичные торговые центры. Это место было пережитком прошлого.