Единорог шагнул ко мне, и две обвязанные вокруг его шеи веревки туго натянулись. Дальние их концы были обмотаны вокруг прочных деревянных опорных балок сарая. Существо дернуло за веревки. Единорог тяжело дышал и бил копытом по земле, но не старался порвать путы и не собирался пронзать меня рогом, когда я сделала еще один шаг. Морда существа была усеяна старыми шрамами. На макушке, в том месте, откуда торчал рог, шерсти не оказалось – она стерлась, а розовато-серая кожа под ним выглядела мозолистой и твердой. Черные копыта были сплошь в царапинах и сколах, ноги и ребра пересекали сотни шрамов: круглые неровные пулевые ранения; аккуратные маленькие срезы, оставленные, вероятно, стрелами; длинные порезы от мечей, ножей и копий; следы укусов; морщинистые шрамы от ожогов. На голой коже можно было разглядеть паутину темных вен: возможно, единорога пытались отравить. Рядом с задними конечностями виднелась старая рана, оставленная какой-то впившейся в кожу сетью: наверное, его пытались поймать в силки. Каждый шрам рассказывал свою историю. Когда единорог переступил с одной мощной ноги на другую, раны тоже переместились – этот узор, который означал жестокую борьбу за жизнь, гипнотизировал. За этим можно было наблюдать часами.

– Как он сюда попал? – спросила я.

– Околачивался по здешнему лесу, – ответил мужчина. – Пару месяцев так точно. Спроси любого, кто у нас тут охотится: они видали следы и то, что он сделал с теми койотами.

Единорог моргнул и прищурился. Его черные глаза влажно блестели: они широко распахнулись, в них читались недоверие и вызов. Существо свирепо зарычало и махнуло рогом в мою сторону. Я отскочила, но он скорее предупреждал, не пытаясь по-настоящему нанести удар. Я вновь шагнула к единорогу. Его глаза грозно сузились, превратившись в щелочки, из горла вырвалось низкое рычание. На груди существа блестела под слоем пыли свежая темная рана, ободранная нога была вся в крови.

– Он ранен, – сказала я.

– Кой-чего из этого – мои псы постарались, пока он их не прикончил, – сказал Девин, подходя ко мне сзади. Его лицо побледнело от гнева. – У меня была пара пастушьих собак – Рекс и Триг. Хорошие псы, гоняли койотов. Пару ночей назад я услышал, что собаки зарычали, а потом разразилась драка. Одного этот зверь проткнул рогом, другому проломил голову, но ногу они ему хорошенько потрепали. Я полоснул его по ребрам охотничьим ножом, лезвие тут же сломалось. Потом пальнул мелкой дробью и связал, пока он не успел очухаться. Не знаю, почему не убил эту тварь. Они были хорошими псами. Не делали ничего дурного.

Голос Девина задрожал, и он замолчал. Я отвела взгляд. Он не собирался делиться своим горем. Единорог наблюдал за происходящим без жалости или угрызений совести.

– Сожалею о вашей утрате, – произнесла я.

– Я любил этих псов, – сказал он с горечью. – Это, пожалуй, единственное, в чем я нынче уверен.

Девин Тёрстон, казалось, действительно разозлился и готов был убить. Я сомневалась, что даже бессмертный единорог переживет заряд крупной дроби с такого расстояния. И все же под маской гнева и печали я заметила странное беспомощное выражение и поняла, что Девин этого не сделает.

– Если вы не против, – сказала я, обращаясь одновременно и к нему, и к единорогу, – я хочу поздороваться.

Я шагнула в темный сарай и протянула руку к существу. Единорог стоял неподвижно, непокорный и бесстрашный. Кончиками пальцев я прикоснулась к колючей, грубой шерсти на его морде. Метка у меня на груди горела настоящим теплым огнем, жар от нее расходился по телу. Я запустила пальцы в шерсть единорога, коснулась его кожи и закрыла глаза.

Бег. Бесконечный бег. Тысячи разных погонь сливаются в одну.

Рокот моторов, стук лошадиных копыт, лай гончих. Свет фар, прожекторов и факелов. Пули, стрелы, камни.

Искать укрытие. Искать тьму. Найти густые заросли, чащобы, дремучие леса. Найти воду. Избавиться от запаха. Идти по оленьим следам. По волчьим. Не оставлять своих. Раны заживают. Шрамы труднее пробить. Будь свиреп. Будь терпелив.

Они маленькие, все до единого.

Они преследуют, потому что у них заканчивается время.

Все это заполнило мое сознание одновременно, одно лишь бесконечное бегство, длившееся целую вечность. Сколько миль пробежал единорог за всю свою жизнь? Как давно его ноги и легкие перешли грань истощения? Это существо было старше любого другого, оно помнило те времена, когда люди еще не появились на свет, и все же единорог по-прежнему держался на ногах, а его сердце до сих пор билось. Никто не сумел его убить. Он оставался красивым и совершенным, даже несмотря на шрамы, и ничто не могло его изменить. Теперь я все поняла и узнала, кем он был.

Единорог оказался истоком.

В каждом встреченном мной существе, в каждом обитателе зверинца Горацио находилась частичка этого чувства, крупинка этой бесконечной погони. Жила она и во мне, и, если копнуть поглубже, отголоски этого чувства нашлись бы в каждом человеке. Единорог был истоком, корнем, а также отцом и матерью, мышцами, которые вкачивали жизненную силу во все сущее. Единорог был самым совершенным, сильным и чуждым этому миру из всех волшебных созданий. Он пришел сюда еще до того, как появились люди, из чьих снов возникли остальные существа.

Может быть, именно единорог и подарил нам наши сны.

Всего на мгновение я увидела себя с его точки зрения: для единорога мы все были крошечными огоньками, полными желания и голода, которые то появлялись, то исчезали и вечно жаждали чего-то. Мы не стоили того, чтобы нас помнить, и не были друзьями с единорогом. Да ему и не нужен был никто. Что он почувствовал, увидев меня? Фантомную боль в старом шраме? Ужас, который испытал когда-то давно, оказавшись в ловушке? Померкшие странные частички его самого, бегущие по моим венам?

Вряд ли он помнил поляну и девочку с корзинкой грибов в руках.

Я убрала руку, и гнев единорога смягчился, сменившись любопытством.