– Что ж, отлично, – заговорила я. – Думаю, морфий подойдет.

– Он… э-э-э… хороший, – пробормотал Девин. – Такой используют в больницах. Да и дорогой, так что… Я покупаю его у медсестры в университете. Для ноги. У меня в колене застрял осколок самодельного взрывного устройства. Вытащить никак. Временами болит адски. Старина морфий помогает.

– Вы воевали, – понял Себастьян.

– В Ираке и Афганистане, – ответил Девин. – Провоевал три года. Заработал пару шрамов, а с ними привязалась и парочка призраков. Морфий отгоняет и их. Псы тоже, но…

Он пожал плечами.

– Не в первый раз хороню друзей. Чай, и не в последний. Так что давай-ка начинай, пока я не передумал отдавать этой твари остатки своего добра.

Мы осветили сарай рабочими фонарями. Единорог наблюдал за нами из центра комнаты, веревки туго натянулись у него на шее. Он сердито прищуривался каждый раз, когда Девин снова включал свет.

«Ему больше нравится в темноте, – подумала я. – Ну разумеется».

Когда стало достаточно светло, Девин взял маленький коричневый флакончик, наполнил жидкостью шприц и после минутного колебания протянул его мне.

– Кроме тебя к вене никто и близко не подберется, – объяснил он.

Я держала шприц, а в голове крутились вопросы.

Этого хватит? Или слишком много?

Дозировку мы определили, покопавшись в интернете. Я понадеялась, что единорог не очень отличается от лошади и мы на верном пути.

Себастьян положил руку мне на плечо, секунду удерживая меня на месте, а потом убрал ее.

– Будь осторожна, – попросил он. – Пожалуйста.

Я кивнула.

Единорог топнул одной из раненых ног и фыркнул. Я медленно подошла к нему, а когда оказалась рядом, в нос ударил его запах. Теперь существу было достаточно одного резкого движения, чтобы затоптать меня или пронзить насквозь. И все же единорог не подался назад и не запаниковал. Он наблюдал за мной горящими черными глазами, его ноздри раздувались, а в облике читалась ярость, хотя единорог никак ее не выражал.

Я провела пальцами по его бокам и почувствовала, насколько древняя эта сущность. Я стиснула зубы, ощущая тяжесть миллионов лет, погонь длиной в столько же миль, и попыталась сосредоточиться на том, что мне нужно было сделать. Следовало вернуться мыслями в процедурный кабинет клиники, вспомнить, как папа направлял мою руку, тихо шепча мне на ухо указания. Пальцы скользили по шерсти единорога. Когда я нащупала сердцебиение между мышц ноги, то сбрила шерсть бритвой Девина, обнажив под ней темную жесткую кожу, а потом еще раз проверила пульс. Сделав вдох и произнеся что-то вроде молитвы, я воткнула иглу.

Единорог напрягся. Мышцы под моими пальцами мгновенно стали твердыми, как железо. Я надавила на поршень, а затем отскочила как можно быстрее, уклоняясь от ленивого взмаха рогом. Существо взревело и забило копытами по земле. Мгновение спустя его голова поникла, и единорог пошатнулся. Сначала подогнулась одна нога, потом другая. Он выровнялся, негромко заржав и фыркнув, но затем колени его окончательно подкосились, единорог опустился на землю и перекатился на бок. В глазах его горел дикий огонь, но постепенно взгляд смягчался.

– Начинает действовать, – сказал Девин.

– Все в порядке, – прошептала я единорогу. – Тебе ничего не угрожает.

Он в последний раз посмотрел на меня, а после его взгляд затуманился. Голова опустилась на землю, веки неплотно прикрылись, дыхание стало медленным, тяжелым и ровным.

– Он… – прозвучал голос Себастьяна откуда-то за тысячи миль от меня.

Я приложила руку к шее существа и ощутила, как его мысли затапливает волна тепла и безмятежности; почувствовала ровное, непрерывное биение сердца.

– Подействовало, – объявила я. – Приступим.

Папа начал пускать меня в процедурный кабинет, когда мне исполнилось двенадцать.

Это было одно из немногих мест, где в наших отношениях был хоть какой-то смысл. Я надевала халат и маску, как и все остальные, и поначалу стояла в уголке, наблюдая за тем, как работает папа, и стараясь не путаться под ногами. Мне, двенадцатилетней дочери ветеринара, это казалось в порядке вещей. И вот однажды папа позвал меня по имени. Тогда мне было тринадцать.

– Маржан, возьми их, – попросил он.

В тот момент отец удалял липому с живота лабрадора. Он указывал на пару щипцов, которыми был зажат лоскут кожи.

– Просунь пальцы в отверстия и придерживай инструмент.

Папин голос звучал ровно и деловито. Просьба казалась довольно обыденной, но на самом деле это было не так. Что бы папе ни требовалось, он никогда не просил меня о помощи. Однако я сделала так, как он сказал.

За всю операцию щипцы ни разу не шевельнулись.