Спутники не обращали на нее ни малейшего внимания, никто даже не обернулся за весь день пути, чтобы убедиться, следует ли она за ними. Никаких дорог, троп или указателей в песках не было. Караван просто шагал за белоснежным дромом с белоснежной всадницей. Шагал. Шагал. Шагал. Лала с изумлением обнаружила, что ей не скучно. Не страшно. Не весело. Мысли, поначалу теснившиеся в голове, улеглись, заморенные дикой жарой. Сделать ничего нельзя, можно просто ждать, что будет дальше. И она ждала, став частью размеренного ритма шагов дрома.

На закате Лала очнулась. Солнце унесло с собой жар и яркость неба, на смену медным отблескам песка пришел густой кровавый оттенок, вернувший Лалу к мыслям о тех, кого она убила. Совершенно неожиданно три трупа стали для нее чем-то вроде тяжелых камней, перекатывающихся внутри пустой головы. Не больно, не плохо, не страшно. Но очень неудобно. И пока солнце не ушло за горизонт, эти камни давили на затылок.

А потом небо высыпало на пустыню все свои драгоценности. Столько звезд Лала не видела даже ночью в темном лесу, да и высоко были те лесные звезды. Здесь же, среди засеребрившихся барханов, бесчисленные и такие низкие, хоть руками собирай, они наполняли ее неведомым ранее чувством. Голова закружилась, как никогда прежде, по коже пробежал мороз, ее передернуло, она протянула руку к ближайшей звезде и свалилась с дрома. Тот не удивился. И никто в караване не удивился, потому что как раз в этот момент прочие дромы аккуратно пали на передние ноги, чтобы седоки спешились.

Пока Лала соображала, что к чему, ее дром отошел к остальным, а его место заняла безмолвная синяя тень. Тень протянула ей небольшой сосуд и пояснила, что это значит. Так Лала выучила первое слово: «пить». Ей было позволено сделать всего лишь пять глотков, но на удивление чуть солоноватой жидкости хватило, чтобы утолить жажду. До Лалы запоздало дошло, что весь адски жаркий день она даже не задумалась о том, что хочется пить. В качестве ужина Лале выдали упругие темно-лиловые фрукты, слегка подвяленные, оставляющие во рту мятное послевкусие. Когда Лала сказала «спасибо», тень вздрогнула. Язык, на котором говорила Лала, казался настолько чужероден здесь, что она решила использовать только жесты.

Напившись и наевшись, Лала стала озираться. Ее спутники плотно запахивали плащи и ложились прямо на песок. Все, даже белая госпожа. Единственной разницей было то, что госпожу присыпали песком, а остальные закапывались сами. Дромы легли поодаль. И все это в полном молчании. Через несколько минут Лала поняла, что она – единственное неспящее существо в этой пустыне. Она не стала закапываться в нежный, еще теплый песок и уснула, уютно устроившись в ложбинке.

Спала недолго. Холод, которого прежде и представить нельзя было, пробрался через плащ и разбудил ее. От пустынного дневного жара не осталось и воспоминания. Выдох мгновенно превращался в мельчайшие льдинки и падал на песок. На ресницах и бровях она чувствовала иней, тело била дрожь. Плащ почти не спасал, и Лала остро и безнадежно поняла, что еще немного, и замерзнет насмерть. Она закричала:

– Эй, кто-нибудь!

Ни звука в ответ, ни движения. Стуча зубами, она подобралась ползком к ближайшему пустыннику. Молодое лицо, обращенное к звездам, было серым и неподвижным. Инея возле рта и носа не видно. Лала коснулась темной щеки и одернула руку. Твердая, холодная, немного шершавая поверхность меньше всего напоминала на ощупь кожу человека, даже мертвого. Лала поперхнулась своим страхом и, не вставая, переползла к следующему спящему. То же самое. И со следующим. И даже госпожа, надменное выражение которой никуда не делось, выглядела так же. Разве что оттенок кожи светлее.

Пальцы на руках и ногах Лалы перестали чувствовать прикосновения. Подвигаться, чтобы согреться, у нее не вышло: тело отказывалось слушаться, оно равномерно коченело. Последних сил хватило на то, чтобы доползти до своего белого дрома. Почему, Лала не смогла бы объяснить. Наверное, дром был единственным близким ей существом. Зверь вдруг зашевелился и открыл один глаз. Удивившись, он некоторое время моргал, а потом неожиданно приобнял Лалу своей длинной шеей. Теряя сознание, Лала скрючилась под брюхом лежащего дрома, а тот, повозившись, свернулся вокруг нее, как кот. Теплее Лале не стало, но страх и непонимание растворились, и благостная тьма затопила ее угасающее сознание.

Тепло и музыка. Переливающийся орнамент перед закрытыми глазами. Легкость и свежесть. И мягкий тычок в щеку. Белый дром, вокруг которого стояли все, живы-живехоньки, еще раз ткнул носом Лалу, и она окончательно поняла, что не спит. Разговоры пустынников, такие непонятные, но прекрасные, вернули Лале способность соображать. Потеплевший песок сменил цвет на нежно-оранжевый. Мягкое утреннее солнце погладило ее по лицу, словно извиняясь за ночной холод.