– Соседка Дарья, сеструха моей жены, угостила. Мы со свояком, когда на сёстрах женились, дома рядом поставили. Им во время пожара повезло. Все живы остались. Вместе потом и отстроились. А чуть больше года назад свояк Григорий по весне в Ангару бросился спасать мальца, который, катаясь на льдине, перевернулся. Мальца достал и спас, в свой тулуп завернул, пока до избы нёс, а сам весь заледенел. Сгорел потом в лихоманке, – дядька замолчал, уйдя мыслями в себя, потом продолжил: – Вот и помогаем друг другу.

Я чуть не ляпнул о возможности их дальнейшего совместного проживания, как казак продолжил:

– Как три года со смерти Григория минует, так и сойдёмся с Дарьей. Она же почти копия моей Насти. И сынок ихний, племяш Ванятка, в том же месяце, что и мой Фрол, родился. Так и будем жить.

Дядька Игнат тяжело вздохнул.

– Ну, а теперь, Тимофей, рассказывай, откуда у тебя столько отметин.

«Что ж, в бане помыли, чаем напоили, скоро накормят и спать уложат. Надо за это хозяина уважить», – подумал я и начал рассказ о своих злоключениях-приключениях в этом мире.

Рассказал практически всё. Но на всякий случай про бой с бандой Золотого Лю поведал в отредактированном под подполковника Печёнкина варианте, а про нападение на цесаревича вообще решил промолчать. Прямого указания молчать не было, но практически всеми официальными лицами, начиная с генерал-губернатора и ниже, было рекомендовано «особо не распространяться». Говоря по-другому, «молчать в тряпочку». Поэтому дойдя до событий прибытия в станицу цесаревича, замолчал.

– Чего примолк? Рассказывай, как цесаревича собой закрыл, – дядька Игнат хитро посмотрел на меня, поднося блюдечко с чаем к губам. – Рассказывай, Ермак. А то, может, мне всё переврали. Тут же из первых уст услышу.

Я в состоянии грогги уставился на казака, который потихоньку тянул чай из блюдечка. Ошеломление было зашкаливающим, за максимум возможного.

– Что, удивлён, Тимофей? – Игнат Петрович поставил блюдечко на стол и разгладил бороду с усами. – Всё очень просто. Тут при прибытии государя наследника в город наши казаки забайкальцы гулеванили, которые амурцев в охране цесаревича сменили. Вот от одного из них, моего троюродного брательника, и услышал рассказ о том, что молодой амурский казак Тимофей по прозвищу Ермак спас цесаревича, закрыв его своей грудью. Пуля попала бы в сердце, но в кармане Ермака лежали подаренные наследником освящённые в Исаакиевском соборе часы, и пуля не смогла пробить их. Так Святая Богородица спасла и государя наследника, и казачка, который жизни своей не пожалел. Такая вот, ядрёна-матрёна, история! Всё правда?

По окончании монолога дядьки Игната мне можно было поставить диагноз – информационная контузия. Видя моё состояние, урядник Филинов продолжил моральное издевательство надо мной.

– Я, когда твои раны в бане увидел, особенно свежий шрам на груди, сразу и понял, что ты и есть Тимофей по прозвищу Ермак. Ну что, угадал?

– Угадали, дядька Игнат, – приходя в себя, выдохнул я.

– Тогда рассказывай. И всё подробно рассказывай. Или запретили?

– Как бы и не запретили, но настоятельно рекомендовали особо не распространяться.

– И кто же такое рекомендовал? – поинтересовался Игнат Петрович.

– Самый старший из тех, кто со мной разговаривал на эту тему, был его высокопревосходительство князь Барятинский. Генерал-губернатор Корф также в беседе со мной упомянул об этом.

– Эх ты, ядрёна-матрёна! Какое начальство высокое с тобой говорило! А с цесаревичем тоже беседовал?

– Разговаривал, дядька Игнат.

– А много? – интерес казака был неподдельный. Глаза засверкали, казалось, всё его естество хочет больше, подробнее узнать об августейшей особе.

– Около двух часов в общей сложности выйдет, – ответил я.

– А правда, что пуля в часы освящённые попала и не пробила их?

– Нет, дядька Игнат, это уже выдумали. Пуля сначала в метательный нож попала. Их у меня на ремне ранца на левой стороне три штуки в общем чехле было. Нож раздавил подаренные цесаревичем Николаем Александровичем часы. Благодаря только этому и жив остался. Мышцу на груди не сильно разворотило, но ушиб был ого-го какой. Два первых дня дышал через раз на полвздоха, а встать только через неделю смог. А про то, что часы в Исаакиевском соборе освящены, никто не говорил, к слову.

– И всё-таки Богородица вас обоих хранила! – Филинов истово перекрестился. – Если бы не защитница семьи помазанника, и цесаревич, и ты погибли бы. А часы покажь?

– Дядька Игнат, у меня их вместе с ножом цесаревич на память поменял на другие часы, которые ему император на день совершеннолетия подарил.

Эти слова я произносил, идя к ранцу, из которого достал завёрнутый в тряпку и упакованный в кожаный мешочек подарок цесаревича. Достав часы, я положил их на стол перед Игнатом Петровичем.

– Красота-то какая! – Филинов аккуратно указательным пальцем провел по камням на верхней крышке часов, которые образовывали вензель цесаревича Николая. – Дорогущие камни, наверное! Чай, для сына императора делали?