– «Полковник» совета – старший портупей-юнкер Баженов Николай Андреевич.

Сидящий в центре президиума старший портупей-юнкер встал из-за стола, кивнул и щелкнул каблуками. После чего сел на место. Дальше прошло представление всего совета: двух «войсковых старшин» и двух «есаулов», по окончании которого поднялся старший портупей-юнкер Баженов и произнёс:

– Господа юнкера младшего класса, наш совет по традиции был выбран в день выпуска нашими предшественниками, которые стали хорунжими и подхорунжими казачьих войск. Основной целью цука в нашем взводе является воспитание и поддержание в своих «молодых» казачьей лихости, любви к боевому прошлому и славе казачьих войск. Но шлюсс^[2], шенкеля^[3] и воинский вид, соответствующий выпускнику Иркутского училища, мы развивать вам будем жёстко. Теперь по одному подходите к столу, чётко представляетесь и кратко рассказываете о себе для знакомства. Всё ясно?!

Дождавшись нашего нестройного ответа, «полковник» сел на место. После этого по его указанию юнкера стали выходить к столу и кратко докладывать о себе: откуда родом, из какого полка прибыл, сроки службы. Скоро подошла моя очередь. Подходя к столу, я отметил, что «полковник» и «войсковые старшины» переглянулись между собой.

– Казачий сын Аленин Тимофей Васильевич, уроженец станицы Черняева Амурского казачьего войска. Семнадцать лет. Сирота. Поступил по образовательному цензу. До этого экстерном сдал экзамены за шесть классов Благовещенской мужской гимназии. Здесь сдал экзамен по русскому языку на восемь баллов.

– И всё? – поинтересовался ещё один старший портупей-юнкер, сидящий за столом, который был представлен как «войсковой старшина» Пляскин.

– Точно так. А что ещё рассказать? – ответил я.

– Понимаешь, юнкер, мы здесь будем жить одной семьей. Поэтому мы должны быть уверены в каждом. И что-то утаивать от своих братов нельзя. А к тебе есть вопросы! – продолжил Пляскин.

– Какие?! – спросил я, а про себя подумал: «Вот это разведка у старшекурсников работает. Только прибыли, а уже о каких-то нестыковках моего поступления в училище узнали. Неужели Филинов сдал?! Я же его просил никому не говорить!».

– Каким образом тебя допустили до экзаменов, если ты опоздал на неделю к их началу? – поинтересовался Баженов.

– У меня были рекомендательные письма, – ответил я.

– От кого? И отвечай подробнее. Мы что, из тебя клещами всё вытаскивать должны? – недовольно произнёс ещё один «войсковой старшина» – младший портупей-юнкер Хорин.

«Ладно, всё равно со временем всё выплывет», – подумал я, а вслух произнёс:

– Рекомендательные письма были от директора Благовещенской женской гимназии надворного советника Бекетова…

Сзади меня раздалось несколько смешков. Не обращая на них внимания, я продолжил:

– Директора Благовещенской мужской гимназии надворного советника Соловьёва, командира Первого Амурского конного полка полковника Винникова, военного губернатора и командующего войсками Амурской области наказного атамана Беневского, генерал-губернатора Приамурья Корфа, его высокопревосходительства князя Барятинского и государя наследника великого князя Николая Александровича.

По мере моего перечисления авторов рекомендательных писем смешки и другой шум в помещении стихали. Когда я закончил, наступила звенящая тишина. На лицах большинства юнкеров было выражение полного изумления.

– Вот это ничего себе! – озвучил общее состояние окружающих один из старшекурсников, высокий казачина лет двадцати пяти, очень похожий на актёра, сыгравшего Григория Мелехова в фильме «Тихий Дон».

– И ты это можешь доказать? – откашлявшись, спросил Пляскин.

– Все письма у начальника училища, – ответил я.

– Снимай мундир и нательную рубаху! – громко скомандовал «полковник» Баженов.

«Хорошо, – подумал я. – Сниму, и так уже однокурсники косятся на мой шрам на виске слева над бровью. Короткая стрижка, однако. Всё равно скоро в баню. А там и все остальные шрамы увидят».

Я расстегнул ремень, снял мундир, а потом стащил с себя нательную рубаху, которую до этого не снимал во время сна и умывания. В помещении опять установилась полная тишина, которую прервал «полковник» Баженов.

– Серьезные отметины. Больно было?

– Не жалуюсь. А отметины хунхузы поставили, – ответил я и, подумав, добавил: – Они тоже не жаловались.

– В смысле? – влез в разговор Пляскин.

– Покойники не жалуются.

– И много покойных хунхузов было? – поинтересовался Баженов.

Я задумался, подчитывая. До боя с китайскими солдатами было тридцать, потом семь моих китайцев, пятеро под вопросом. Их можно на меня и Ромку записать. При нападении на цесаревича двое точно моих и один под вопросом: убитый или раненый.

– Тридцать девять подтверждённых и шестеро под вопросом, – используя терминологию будущего, ответил я.

– В смысле, подтвержденных и под вопросом? – ошалело спросил меня «полковник».