В этом бою отличился юнкер Заславский. Когда казаки под обстрелом стали выбираться назад на дорогу из села, Казимир увидел, как войсковой старшина Химуля, отступающий последним, упал с коня, после этого попытался подняться, но свалился на землю вновь. Поймав за узду рысившего мимо жеребчика с пустым седлом, Заславский, вскочив на коня, намётом понёсся к упавшему командиру. По дороге за повод поймал ещё одного жеребчика без всадника. Подлетев к войсковому старшине, Казимир, соскочив с коня, смог взвалить и посадить в седло Химулю. В этот момент убили лошадь Заславского, и юнкер был вынужден бежать рядом с конём, на котором еле держался раненый сотенный командир училища. Казимир почти добежал до своих, но тут его сразила пуля. Обозлённые потерями казаки, солдаты и юнкера на одном дыхании ворвались в село вновь и на этот раз уничтожили всех сопротивлявшихся каторжан. В этом им стали усиленно помогать жители села, которые устали от творимых варнаками зверств.

А в большой зале училища после этих событий появилось девять новых белых мраморных досок, на которых золотом были вписаны фамилии юнкеров, которые не успели стать офицерами, но отдали жизнь, защищая жителей Иркутского генерал-губернаторства от зверей в человеческом обличии. Все они были награждены серебряными медалями «За храбрость» с ношением на груди, а на одной из табличек было написано: «Заславский Казимир Александрович, награжден Знаком отличия Военного ордена Святого Георгия четвертой степени за спасение офицера».

Вспоминая, как выглядят таблички на стене залы, я непроизвольно вздохнул. Жалко ребят. И Казимира жаль. В том бою он был тяжело ранен, был задет позвоночник. Прожил ещё почти три месяца. Дождался награждения, после чего тихо угас в течение недели.

Теперь мне почему-то думалось, что мы могли бы стать с ним друзьями. Он же просто хотел проявить свою исключительность, ведя так себя в училище и нашем с ним конфликте. Вот и проявил её – в бою. Спас командира, а сам все же погиб.

Химуля остался жив, но до окончания обучения мы его не видели, так как войсковой старшина находился на излечении. Пуля, войдя в спину, пробила ему грудную клетку с правой стороны. Ранение было тяжёлым, с осложнением.

Не обошли наградами и нас – оставшихся в живых. Ещё десять юнкеров, включая меня, были награждены серебряными медалями «За храбрость» с ношением на груди. Всё-таки данный бунт каторжан вошёл в историю Иркутского генерал-губернаторства как очень кровавый. Обыватели, которые помнили восстание поляков в шестьдесят шестом году, говорили, что по количеству убитых и зверствам, что творили нынешние преступники, два этих бунта нельзя даже сравнивать.

Дело в том, что местные крестьяне и казаки, включая инородцев, очень не любят беглых каторжан и других варнаков, которые творят воровство, разбой, насилие над женщинами. Поэтому убийство беглецов и разбойников не редкость в Сибири. Последние лет тридцать их просто стреляли, как зверьё. По закону надо было бы ловить и сдавать в полицию, но, по мнению сибиряков, буйных и наглых легче и надёжней пристрелить. Поэтому в последние годы каторжане вели себя тихо, даже во время побегов. Проще попросить, чем украсть или разбоем взять.

Тем более, местные жители искренне жалели этапируемых арестантов. Подкармливали их во время прохождения через села, несмотря на законы, запрещающие такие действия. И конвой не мешал этому. Денег на этап выдавалось в самый обрез, поэтому от подарков жителей кормились в пути не только каторжане, но и конвой, который их охранял.

Да и всевозможных бродяг, бредущих по дорогам, тоже кормят. Хотя каждый знает – среди них беглых почти половина. Но они же идут тихо, мирно, никого не трогают. А некоторые особо сердобольные граждане в заборах своих хуторов даже специальные окошечки делают с полочкой, на которую для любого проходящего кружку молока ставят, накрытую ломтём хлеба, или варёные яйца кладут. Такой обычай сохранялся даже в СССР до конца шестидесятых-семидесятых годов двадцатого столетия.

Народ здесь живёт по принципу: не делай ему зла, и он к тебе по-доброму отнесётся. Видимо, за последние годы сложившееся благолепие в отношении с каторжанами и ссыльными несколько расслабило местных, вот они и не оказались готовыми к тому насилию и кошмару, которые случились при этом бунте. Только в селе Большежилкино попытались дать отпор, но головорезы, спаянные кровью, оказались сильнее.

При вручении наград на общем построении училища меня настигла благодарность дедушки Корфа. Полковник Макаревич, вручив мне серебряную медаль «За храбрость», сделал паузу, а затем зачитал приказ приамурского генерал-губернатора. После чего поздравил ещё раз и рядом с серебряной медалью прикрепил золотую, по приказу за «совершённые подвиги в бою». Чуть позже, можно сказать автоматом, мне прилетели две лычки портупей-юнкера.

Я посмотрел вниз на свой мундир. «Красивые медали и о многом говорят, – подумал я. – Даже при производстве в офицерское звание разрешается носить».