Альбом тяжёлый, с толстыми картонными страницами. Фото любительские, с чуть поплывшей местами резкостью. Наверное, Дмитрий Фомич в юности увлекался. Краешки фотографий обрезаны узорчатым резаком. Наверняка на обороте каждая подписана аккуратным учительским почерком. «Мы на пляже. Ялта 1956»

— Ну мааам… — возмущённо заявляет Настя, — Фёдору это неинтересно!

— Очень интересно, — говорю мстительно, — а здесь ей сколько?

— Три! — улыбается родительница, — Видите, губы надула? Крабов увидела и испугалась… В жизни, говорит, не зайду в это ваше море! Там всякая гадость ползает!

— Мам!

— Что «мам»? Представляете, потом этих крабов наловила и домой принесла! Они по всей ванной разбежались… А после то котят вечно находила, то щенят… Сердце доброе… вечно в дом всякое тащила… Ой… Я не про вас, Фёдор! Как неудобно получилось…

— Мы лучше с Фёдором водочки выпьем, — перехватывает инициативу Дмитрий Фомич, спасая от дальнейшего изучения фотоальбомов, и разливает ледяную «Пшеничную» по стопочкам. — За знакомство!

К неожиданной рокировке семья Насти отнеслась стойко. Хотя, понятное дело, удивились. Ушли с одним женихом, а вернулись с другим. Однако моё умение заговаривать людям зубы и располагать к себе сработало и здесь. А корочка «Союза Писателей СССР» и вовсе растопила лёд.

В эту благословенную пору недостаточно было накатать пару книжонок, чтобы считать себя «писателем». Если тебя действительно признали в этом высоком статусе, значит, не просто бумагу мараешь, а твоё творчество приносит пользу всему советскому обществу. А не какой-нибудь там «тунеядец».

— Вот, холодечиком закусите… Мария Семёновна варила… золотые руки… А вы с Настенькой как познакомились?

— Да я на встречу с читателями приходил… — говорю, — в институт в её…

— Надо же, — всплёскивает руками Мария Семёновна, — в медицинский⁈

— Да не в наш же… — Настя толкает меня под столом коленкой, — в педагогический, на филфак. Меня туда Лидка притащила, она Федину книжку читала оказывается.

— А про что книга? — интересуется Дмитрий Фомич.

— Про Московский Дом моделей, — говорю. — Производственный роман.

Это да… Роман у меня там выдался на славу… Такой, что все столичные рестораны гудели.

— Как интересно, — чуть кривит губы Настина мама. — А сейчас что-то пишете?

Видимо, тема, с её точки зрения, не дотягивает до стандартов высокой литературы.

— Пишу, — говорю, — про Крымское виноделие. Историю и настоящий день.

— Прекрасная тема! — одобряет Дмитрий Фомич, — за это надо выпить!

— Димочка, — напоминает Мария Семёновна, — не забывай, у тебя сердце…

— Помню, милая… мы по последней, — подмигивает он мне.

— Так вы что же, местный? — удивляется Настина мама, — не слышала о вас. А мы, между прочим, классные часы проводим по творчеству писателей-земляков…

— Да!

— Нет… — вырывается у нас с Настей одновременно.

— Я из Москвы, — говорю, видя, как Настины родители напрягаются.

Опасаются, что увезу их кровиночку в столицу. Может, пускай напрягаются? Я ведь жениться-то не собираюсь. Скорее всего, этих замечательных людей вижу в первый и последний раз в своей жизни. Может быть, отсоветуют они своей дочери связывать судьбу со столичным жителем? Тогда вся эта невероятная и неудобная ситуация разрешится сама собой.

— Но Федя решил остаться в Ялте! — рубит на корню мою попытку Настя. — А что, многие писатели переезжали в Ялту! Чехов… Куприн… Горький…

Теперь уже я пихаю её коленкой под столом, на что она отвечает мне невинным взглядом.

— Дело хорошее, но как-то у вас всё неожиданно случилось, — сетует Мария Семёновна, — Дима за мной год ухаживал… Я всё присматривалась… Да и учиться надо было…

— Я в знак серьёзности намерений, — поясняю про уже купленное кольцо, про которое старший брат Насти, Сергей уже успел рассказать родителям.

Он тоже сидит за столом, но, рассказав историю нашего знакомства и отъезда друга Володи «на Севера», молчит, бросая на меня быстрые оценивающие взгляды. Не знаю, что у него на уме, но на скандал он не нарывается.

Не удивлюсь, если после посиделок он захочет со мной поговорить «по-мужски». И хрен его знает, что ему отвечать.

Эта семья настолько непохожа на всю ту публику, с которой мне приходится крутиться в последнее время, на всех этих шулеров, валютчиков, признанных и непризнанных гениев и шалавистых актрис и манекенщиц, что попав за стол к нормальным людям, я чувствую головокружение и лёгкую дезориентацию, как человек всю жизнь вдыхавший отравленные выхлопы мегаполиса и вдруг ощутивший запах лугового разнотравья.

Неожиданно, я проникаюсь к ним какой-то родственной симпатией. Будто мы и правда не чужие люди. Будто я не случайный ночной гость, самозванец, проникший в их дом, по большому счёту, обманом, а действительно могу стать частью этой семьи.