В моих интересах было бы обрадоваться его доверчивости, но в действительности она меня раздразнила: подобное отношение показалось мне слишком поверхностным. В нашем Мировом Государстве каждый боец с детства приучен к строжайшему самоконтролю, и № 135 вполне мог сыграть правдоподобный спектакль, хотя в данном случае это было не так. Но от критики я воздержался и в ответ произнес:

– Если я предложу продолжить, я нарушу дисциплину?

Этот странный человек меня, похоже, не услышал.

– Своеобразное открытие, – проговорил он в задумчивости. – Как вы его совершили?

– Я основывался на предыдущих разработках, – ответил я. – Препарат с подобным действием был получен еще пять лет назад, но он обладал выраженно токсическими побочными эффектами, вследствие чего все без исключения подопытные оказывались в доме для умалишенных уже после первого эксперимента. Изобретатель препарата уничтожил большое количество людей, за что получил строгое предупреждение, а проект приостановили. Однако мне сейчас удалось нейтрализовать токсические побочные эффекты. И я, признаюсь, с огромным напряжением ждал практических результатов…

И спешно, как бы мимоходом, я добавил:

– Надеюсь, мое изобретение будет названо «каллокаин» в честь меня.

– Наверняка, – равнодушно произнес Риссен. – Вы сами понимаете, несколько важным окажется ваше изобретение?

– Пожалуй, да, понимаю. Говорят, где нужда велика, там и помощь близка. Вы же знаете, что суды наводнены лжесвидетельствами. Едва ли найдется хоть одно дело, в котором показания очевидцев ни противоречили бы друг другу, причем отнюдь не по причине ошибки или халатности. Трудно сказать почему, но это так.

– Полагаете, трудно? – спросил Риссен, пробарабанив пальцами по столу, эта привычка действовала мне на нервы. – Трудно понять почему? Позвольте мне задать вопрос… если не захотите, можете не отвечать. Вы считаете ложные показания злом при любых обстоятельствах?

– Разумеется, нет, – ответил я, слегка рассердившись. – Если того требует Государство – другое дело. Но к мелким делам это отношения не имеет.

– Да, но задумайтесь, – с лукавой ноткой предложил Риссен, чуть склонив голову на бок. – Разве не благо для Государства, если мерзавца осудят, даже если он не виновен в том, в чем его обвиняют? Разве не благо для Государства, если осудят моего недостойного, никчемного, ущербного и крайне несимпатичного недруга, даже если по закону он не совершил ничего предосудительного? Он, разумеется, требует присмотра, но кто же будет особо присматривать за отдельно взятым бойцом…

Я не вполне улавливал, куда он клонит, а время шло. Я спешно позвонил, чтобы позвать второго подопытного, и пока делал женщине укол, ответил:

– Как бы ни было, это дурной поступок, который не приносит Государству никакой пользы, наоборот. Но мое открытие позволит решить проблему играючи. Контролировать теперь можно не только свидетелей – необходимость в них вообще отпадет, поскольку после небольшого укола преступник радостно и без оговорок признается во всем сам. Нам известно о дискомфорте, связанном с допросом третьей степени, поймите меня правильно, я не критикую его применение при отсутствии иных средств, но вы не можете сочувствовать преступнику, когда знаете, что ваша совесть чиста…

– Похоже, ваша совесть на редкость безупречна, – сухо произнес Риссен. – Или вам удалось вжиться в роль? По моему опыту, среди бойцов старше сорока нет ни одного с по-настоящему незапятнанной совестью. У некоторых она, возможно, была чиста в молодости, но потом… Хотя вам ведь еще нет сорока?

– Нет, – ответил я, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. К счастью, я стоял, повернувшись к новому подопытному, и мне не нужно было смотреть Риссену в лицо. Я был задет, но в первую очередь не его наглостью по отношению ко мне. Гораздо сильнее меня разозлили его утверждения. Он изобразил невыносимую картину – все бойцы зрелого возраста испытывают хронические муки совести! Хотя напрямую он этого не сказал, но я уловил в его речах некое покушение на ценности, которые считал самыми святыми.

Видимо, он услышал неодобрение в моей интонации и понял, что зашел слишком далеко. Мы продолжили работу, обсуждая только необходимое и имеющее отношение к делу.

Когда я пытаюсь восстановить подробности последующих попыток, оказывается, что они запечатлелись в памяти вовсе не такими рельефными, яркими и живыми, как самый первый эксперимент. Конечно, он был наиболее увлекательным, но я все еще не был уверен в действенности моего препарата, несмотря на то, что в первый раз все прошло успешно. Подозреваю, что меня отвлекало возмущение поведением Риссена. Как бы тщательно я ни относился к процессу, внимание работало в полсилы, и, может быть, поэтому повторные эксперименты не укоренились в памяти так глубоко, как тот, с которого мы начали. Поэтому описывать все детали я не буду. Достаточно передать общее впечатление.