Суть заключалась в том, что по возвращении домой к жене или мужу каждый должен изобразить озабоченность и беспокойство, либо (если ему проще) наивный оптимизм в отношении будущего. Далее под напором расспросов своей второй половины участнику эксперимента нужно доверительно признаться, что он занялся шпионажем. Скажем, в метро сосед шепнул ему на ухо, что можно отлично заработать, если просто по памяти нарисовать примерную схему расположения ближайших к Службе Добровольного Самопожертвования лабораторий с указанием веток метро. Далее просто ждать и ни в коем случае не признаваться, что это эксперимент.

Тем же вечером мы отправились в полицию, имея на руках разрешение на проведение эксперимента, завизированное генеральным директором объединения лабораторий, и присланный с нарочным пропуск в полицию. Мне с трудом удалось перенести вечернее военно-полицейское дежурство на другой срок с отработкой дополнительной смены. Но возможность побеседовать с шефом полиции радовала; для осуществления задуманного нам нужна была его помощь. Убедить его, впрочем, оказалось непросто, и не потому, что он туго соображал, напротив, суть он схватил быстро, но был при этом в дурном расположении духа и явно испытывал тотальное недоверие ко всем и всему. Должен признаться, что его сомнения произвели на меня более благоприятное впечатление, чем легковерность Риссена. Несмотря на то, что он периодически обрушивался на меня, все шло как положено, и когда он принял наконец нашу сторону, у меня (насчет Риссена не уверен) возникло чувство, что я открыл сверхнадежную дверь родным и законным ключом, а не отмычкой и пинком… По сути, нам нужно было поработать с мужьями и женами после того, как подопытные им доверятся. Предлагалось прислать им официальную повестку как соучастникам заговора, арестовать по правилам, после чего как-то доставить к нам. Посвящать ли в подробности эксперимента прочих полицейских, шеф полиции должен был решить сам. Важно обеспечить условия для каллокаинового теста членов семей у нас в лаборатории. Шеф может быть уверен, что в ходе эксперимента арестованным не будет причинен вред, то есть риск нерационального использования человеческого материала полностью отсутствовал… Мы были бы польщены личным присутствием шефа или его представителя. Мне кажется, именно приглашение «присутствовать лично» его в итоге убедило. Несмотря на плохое настроение, ему явно стало любопытно. В итоге мы получили письменное подтверждение для разрешения, данного по телефону, – с крупной размашистой и острой подписью «Вэй Каррек», и предупредили его, что некоторые ничего не подозревающие родственники могут донести на псевдопреступников. Однако, поскольку происходящее – игра, то никаких настоящих арестов, разумеется, быть не должно… Мы вручили Карреку список имен подопытных, отметив, что членов семей желательно задержать завтра как можно раньше, и уставшие, но удовлетворенные результатом, покинули полицейское управление.

Когда я вошел в родительскую комнату, Линда уже спала, а на моей тумбочке лежало извещение. Оно касалось военно-полицейского дежурства: вместо четырех вечеров в неделю теперь я должен отдежурить пять. До особого распоряжения власти сократили количество семейных вечеров от двух до одного в неделю, в то время как число празднично-лекционных осталось прежним. (Таковые необходимы не только для отдыха и воспитания бойцов, но и для популяционной стабильности Государства. Иначе где и когда встречаться и влюбляться бойцам, выпустившимся из молодежного лагеря? Наш с Линдой брак, кстати, тоже был результатом одного счастливого празднично-лекционного мероприятия…) Извещение (такое же, кстати, лежало на тумбочке Линды) стало еще одним знаком в пользу уже замеченной тенденции.

Слишком плотная занятость урезает семейные вечера, я знал это по опыту. При неудачном раскладе можно было целую вечность ждать свободного вечера. И, поскольку время еще позволяло, а я устал меньше, чем обычно после дежурства, решил сразу сделать то, чего в любом случае было не миновать – сел писать текст извинений, который собирался попросить зачитать по радио:

«Я, Лео Калль, сотрудник экспериментального отдела органических ядов и транквилизаторов Химиогорода № 4, должен принести свои извинения. 19 апреля на празднике проводов призывниц молодежного лагеря я совершил грубую оплошность. Поддавшись псевдосостраданию того рода, который предполагает жалость к отдельному индивиду, и квазигероизму, произрастающему из внимания не к светлым и радостным сторонам жизни, а к трагическим и мрачным, я произнес следующую речь. (Речь прилагается, прочесть ее следует с легкой иронической интонацией.) Седьмое Бюро Министерства Пропаганды дало данной речи следующую экспертную оценку: «Тот, кто борется от всего сердца…» и т. д. (Отзыв следует воспроизвести полностью, так как именно он важен в качестве прецедента и предупреждения для всех, кто мыслит и чувствует в подобном направлении.) Таким образом, я приношу извинения за мою достойную сожаления оплошность, полностью и глубочайше разделяю неудовольствие Седьмого Бюро Министерства Пропаганды и чистосердечно соглашаюсь со сделанными им выводами по данному вопросу».