Следующим утром я попросил Линду взглянуть на написанное, и она осталась довольна. В речи не было ни преувеличений, ни следов скрытой иронии, ни искусственного пафоса. Оставалось только переписать текст, отправить по указанному адресу и ждать своей очереди в программе «Час извинений».

Эксперимент сразу же принял довольно угрожающий оборот. Утром мы первым делом позвонили в полицейское управление узнать, нет ли новостей, а их уже было с избытком. Как минимум девять из десяти мужей и жен успели донести на супругу или супруга. Кто знает, возможно, десятый тоже был на подходе – постановление об аресте в любом случае выписали, и мы рассчитывали увидеть соответствующего индивида в нашей лаборатории через два-три часа.

Перспективы не обнадеживали. Должен признаться, я был слегка удивлен преданностью граждан букве закона и скоростью принятия решений, которую продемонстрировали семьи подопытных, – что, разумеется, было бы отрадно, если бы не касалось эксперимента. Попытку наверняка придется повторить. И прежде чем Государство начнет применять мое открытие, мы наверняка найдем целый ряд убедительных доказательств. Словом, мы запросили новую группу из десяти семейных подопытных, а я воспроизвел небольшую вчерашнюю речь. Все происходило так же, с той лишь разницей, что состав был существенно хуже – двое на костылях, один с полностью перебинтованной головой. Допускаю, что число семейных подопытных само по себе невелико, да и костыли в нашем эксперименте не играют совершенно никакой роли – но тем не менее! Дефицит подопытных становился все заметнее. Нынешних, вне сомнений, использовали на протяжении многих лет, нужно было что-то решать, чтобы не сбавлять темпы исследований. Едва подопытные покинули помещение, я воскликнул:

– Безобразие! Скоро кадры совсем иссякнут! Мы будем экспериментировать над умирающими и душевнобольными! Власти не понимают, что пора пополнить редеющие ряды и начать новую кампанию по образцу той, о которой упоминал первый номер?

– Вам ничто не мешает пожаловаться, – пожал плечами Риссен.

У меня тут же возникла идея. Претензию одного бойца ожидаемо и справедливо никто во внимание не примет. Но можно собрать подписи сотрудников всех городских лабораторий, в которых используются подопытные и констатируется их дефицит. Я решил, что в первый же вечер, когда у меня останутся силы, или даже пожертвовав свободным вечером, я сформулирую обращение, размножу его и разошлю по организациям. Предприимчивость подобного рода невозможно не одобрить, рассуждал я.

Часы ожидания арестованного Риссен превратил в своеобразный допрос о каллокаине и его аналогах с химической и медицинской точек зрения. Нужно признать, он был блестящим специалистом. Полагаю, что я с честью выдержал испытание, и меня удивило, что он вообще посчитал меня достойным подобного допроса. Он намеревается проинформировать о моей компетентности вышестоящее начальство? Объективно нужной компетенцией я обладал, но все же… мне казалось, что он должен кожей почувствовать мое недоверие и ответить той же монетой. Его дружелюбие я принимал с изрядными оговорками. Я не мог предугадать, на что он надеется и что замышляет в отношении меня. Во всяком случае, усыпить себя ложной безопасностью я ему не позволил.

С приближением назначенного часа в лабораторию вошел человек в полицейской униформе и доложил о личном визите шефа полиции Каррека. Он явно питал к нашей работе немалый интерес! Разумеется, присутствие на эксперименте столь могущественного человека делало честь всему отделению и в особенности мне. С несколько ироничной миной – возможно, сам он считал, что проявляет любопытство слишком беззастенчиво – Каррек опустился в кресло, а мы заняли места лицом к нему. Вскоре в помещение ввели заключенную, довольно молодую, невысокую, худощавую и немного изможденную женщину с необычайно бледными лицом, возможно, от природы, возможно, от напряжения.

– Вы заявили в полицию? – на всякий случай спросил я.

– Нет, – ответила она удивленно, став слегка прозрачной. (Стать бледнее уже было невозможно.)

– И вы не желаете сделать признание? – спросил Риссен.

– Нет! – Сейчас ее голос звучал уверенно, интонация удивления исчезла.

– Вы обвиняетесь как соучастник заговора против Государства. Хорошо подумайте: не упоминал ли кто-либо из ваших близких о неком антигосударственном заговоре?

– Нет! – решительно ответила она.