Я облегченно выдохнул. То, что она не заявила на мужа в положенный срок, могло быть как преступным умыслом, так и следствием ее медлительности – но она явно не намеревалась ничего объяснять. Возможно, сейчас она была напугана. Осанка прямая, строгое выражение лица – при других обстоятельствах ее можно было бы принять за храброго и энергичного бойца. Однако сейчас это превращало ее в упрямую бунтарку. Я сдержал усмешку при мысли о том, что мы сейчас выудим из нее сфабрикованную нами иллюзию, которую она хранит как драгоценную тайну – мы-то знали подлинную цену этой тайны… В особенности, учитывая, сколько шума из ничего ей уже довелось пережить: ее привезли сюда по нижней ветке метро, предназначенной для полиции и военных, с кляпом и в наручниках, в сопровождении двух полицейских, как положено при перевозке государственных преступников. Но мои губы так и не сложились в улыбку. Да, пусть вся история – вымысел, а расследование – постановка, но ее реакция в любом случае подлинна и в равной мере преступна, независимо от того, чем она обусловлена – злобными происками или халатностью.

Опускаясь на стул, она чуть не потеряла сознание. Вероятно, она приняла мою невинную лабораторию за камеру пыток и решила, что мы сейчас выбьем из нее все, о чем она рассказывать не хочет. Пока Риссен помогал ей справиться с обмороком, я сделал укол. Наступила тишина, мы ждали: шеф полиции, Риссен и я.

От этой слабой напуганной подопытной, не профессионала, а любителя (если это слово здесь уместно) не стоило ждать реакции со слезами, подобной той, которую продемонстрировал № 135, участник первого эксперимента. Но произошло, скорее, обратное. Черты ее лица, заострившиеся и напряженные, начали медленно, бесконечно медленно расслабляться, обретая некую детскую безмятежность. Разгладилась складка хмурого лба. Худые щеки с выступающими скулами внезапно тронула почти счастливая улыбка. Передернув плечами, она распрямилась на стуле, распахнула глаза и глубоко вдохнула. Долгое время сидела молча, я даже начал было сомневаться в надежности действия каллокаина.

– Нет, – наконец произнесла она с удивленным облегчением, – бояться нечего. И он тоже должен это знать. Ни боли, ни смерти. Ничего не надо бояться. Он это знает. Почему бы мне не сказать? Почему я тоже не хочу говорить об этом? Конечно, он мне рассказал, вчера вечером он мне все рассказал… И сейчас понимаю, что он уже тогда знал то, что я поняла только сейчас: бояться нечего. Но он знал это, когда говорил со мной. Я никогда это не забуду… что он решился. Я бы никогда не решилась. Всю мою жизнь я буду гордиться тем, что он решился, и всю жизнь буду за это благодарна, я буду этой благодарностью жить, чтобы ответить тем же.

– На что он решился? – я прервал ее в нетерпении добраться до сути.

– Рассказать мне. О том, о чем я никогда не решилась бы…

– И о чем он рассказал?

– Неважно. Это не имеет значения. Что-то глупое. Кто-то хотел получить от него какие-то сведения, кажется, какую-то карту, набросок, и заплатить за это деньги. Он этого пока не сделал. Он сказал, что собирается, но этого я не понимаю. Я бы никогда этого не сделала. Но он признался мне – и я хочу говорить с ним и дальше. И либо он поймет меня, либо я пойму его. Мы поймем друг друга и, когда придет время, будем действовать вместе. Я на его стороне. Его мне не нужно бояться. И он меня не побоялся.

– Карта? Набросок? Но разве вы не знаете, что все попытки составлять любого рода карты строжайше запрещены и считаются предательством по отношению к Государству?

– О, да, я это знаю, – нетерпеливо ответила она, – я же говорю, что не понимаю его. Но мы поймем друг друга. Я его или он меня. И потом мы будем действовать вместе. Неужели вы не понимаете: я его боялась. А он меня нет. Потому что он мне все рассказал. У него действительно нет причин бояться. И никогда не будет. Никогда. Я поняла, что именно это…

– Итак, – прервал я ее с необоснованной резкостью, – итак, он договорился с кем-то о продаже наброска карты. О какой карте шла речь?

– О карте лабораторий, – безразлично ответила она. – Но я поняла, что именно это…

– И вы отдавали себе отчет, что это преступление против Государства? Что вы соучастник, поскольку не заявили на него?

– Да. Но важнее другое…

– Что вам известно о человеке, который хотел купить карту?

– Я спросила, но он толком ничего не знал. Этот человек сидел рядом с ним в метро и сказал, что сам выйдет на связь, но не сообщил, где и когда, сказал только, что заплатит, когда получит эти наброски. До этого мы должны договориться…

– Достаточно, – сказал я, развернувшись вполоборота к Риссену, вполоборота к Карреку. – Нам удалось получить от нее все сведения, которые должен был передать муж. Остальное несущественно.

– Это действительно интересно, – произнес шеф полиции. – Чрезвычайно интересно. Неужели действительно это простое средство может сделать человека откровенным? Простите, но я по натуре скептик. Разумеется, я полностью доверяю вашей честности и тщательности. И все же я бы хотел поприсутствовать еще на двух-трех экспериментах. Бойцы, поймите меня правильно. Интерес полиции к вашему открытию более чем оправдан.