Первым доставили молодого человека, который совсем недавно выпустился из молодежного лагеря. Ко взрослой жизни, в которой он пока не нашел себе места, юноша относился с забавной смесью неуверенности и агрессивного высокомерия. Под действием каллокаина его самомнение разрослось до комических, с точки зрения взрослого, размеров, и он развлек нас непродуманными и туманными планами на будущее, параллельно отметив, что его глубоко тревожат окружающие люди. Они хотят причинить ему зло, утверждал он… Да, с учетом осложнений последнего случая, я предложил, чтобы подопытные рассказывали о себе как можно больше, однако переизбыток этой постподростковой психологии вряд ли доставил бы Карреку хоть какую-то радость, так что в итоге нам все равно пришлось перейти к допросу. Я велел ему ответить, знаком ли он с предыдущим заключенным.

– Да. Мы вместе работаем.

– Вне работы вы с ним когда-либо встречались?

– Да. Он пригласил меня на одно мероприятие…

– В районе RQ? Две недели назад в среду? – Молодой человек начал хихикать и явно заинтересовался.

– Да. Странное мероприятие. Но они мне понравились. В каком-то смысле мне они понравились…

– Расскажите все, что вы помните!

– Да, конечно. Там было так странно. Я вошел, а там одни незнакомые люди. Но это как раз не странно. Если ты жертвуешь своим свободным вечером ради общественной жизни, это значит, что там будут обсуждения по работе или будет какой-то праздник, или все будут составлять какое-нибудь обращение к властям и так далее, то есть ты не можешь знать всех, кого пригласили. Но там было по-другому! Они вообще ничего не обсуждали. Они сидели и просто разговаривали обо всем подряд, а еще они просто молчали. Когда они молчали, мне становилось жутко. И, кстати, как они здоровались! Они брали друг друга за руки. Это же глупо! Негигиенично и так интимно, что прямо стыдно. Прикасаться к чужому телу вот так намеренно! Они говорили, что это древнее приветствие, что они его возродили, но, если я не хочу, я могу этого не делать, никто никого не заставляет. В начале я их боялся. Нет ничего омерзительнее, чем сидеть и молчать. Кажется, что они видят тебя насквозь. Как будто ты голый или того хуже. В духовном смысле голый. Особенно, когда рядом старшие, потому что они научились видеть насквозь, и говорят они, кстати, так же: спрашивают о том, что на поверхности, а сами следят за тем, что под ней. Знаю, что это такое, со мной такое уже случалось, я говорил о том, что на поверхности, но не под ней, а потом я всегда радовался, как будто избежал опасности. Но у них там так не получалось. Меня бы там раскусили. Когда они говорили, они говорили тихо, и казалось, в это время ни о чем другом не думали. А вообще мне больше нравится, когда говорят громко, так привлекается внимание других, ты громко говоришь, а твои мысли текут в другом направлении. Все были такие странные, но в конце мне казалось, что там хорошо, и они начали мне нравиться. Там было в каком-то смысле спокойно.

Все это было не особенно информативным. Юнец – явный новичок и в секреты движения пока не посвящен. Но я на всякий случай спросил:

– Как вам кажется, у этой группы был руководитель? Или какие-либо знаки различия?

– Я так понял, что нет. И никто ни о чем таком мне не рассказывал.

– Чем вы там, собственно, занимались? Вы обсуждали что-то сделанное или строили планы на будущее?

– Я ничего не знаю. Я, конечно же, ушел раньше вместе с парой человек, думаю, они тоже были там в первый раз. Что там потом было, мне неизвестно. Но когда мы уходили, кто-то сказал: при встрече в мире мы друг друга узнаем… Не знаю, как это объяснить, но это и вправду звучало очень торжественно, и мне действительно казалось, что я смог бы их узнать… не только тех, кого я там видел, а любого, кто к ним принадлежит. В них есть что-то особенное, это нельзя описать. Когда я вошел в эту комнату, я сразу понял, что вы (он кивнул в мою сторону) не имеете к ним никакого отношения. Но в вас (он рассеянно посмотрел на Риссена) я не уверен. Возможно, вы один из них, а возможно, нет. Я знаю только то, что с ними мне было спокойнее, чем с другими. Там у меня не было такого сильного предчувствия, что мне хотят причинить зло.

Я строго посмотрел на Риссена. Степень его изумления явно говорила в пользу его невиновности, если под виновностью понимать участие в тайных собраниях, которые описал юноша. И все же было в нем нечто неуловимое. Билась в нем некая жилка асоциальности, роднившая его со слепыми кротами-лазутчиками.

Очнувшись, юноша начал раскаиваться сильнее, чем того требовали его безобидные признания. Насколько я понял, совесть мучила его не из-за собственно странной встречи, а из-за его личных признаний, которые вызывали у нас только зевоту и желание их прервать.

– Мне кажется, я должен взять назад часть своих слов, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу. – Я сказал, что не уверен в других, но на самом деле это неправда. Мне просто интересно, что они обо мне думают. Я не имел в виду, что все обязательно желают мне зла. И все, что я говорил про то, кем хочу стать и чем хочу заниматься, это же просто фантазии, там нет ни капли правды. И, кстати, я преувеличивал, когда говорил, что с этими странными людьми мне лучше, чем с обычными. Я тут подумал, что лучше мне все-таки с обычными…

– Мы в этом тоже уверены, – дружелюбно произнес Риссен. – В будущем вам, разумеется, следует держаться обычных людей. У нас есть сильное подозрение, что на встрече, куда вы так неожиданно попали, присутствовали враждебные Государству элементы. Пока вы со всей очевидностью избежали заражения, но будьте начеку! Вы можете не заметить, как попадете в их сети.