Нам пришлось ждать Туарега. Если ты привык, что каждая минута дня и ночи на счету, подобная пустота воспринимается мучительно, однако все проходит, в том числе и худшее – министр полиции в конце концов появился, и мы продемонстрировали ему возможности каллокаина. В начале при виде согнутого локтя сидящего в кресле небритого преступника у меня неожиданно задрожала рука. В мой затылок упирался острый медвежий взгляд Туарега, и казалось, что укол делают мне. Но я справился с волнением, и все прошло как должно. После ряда непристойных признаний, от которых сочный рот министра полиции растянулся в улыбке, что слегка разрядило атмосферу, подопытный признался не только в краже со взломом, в которой его – бездоказательно на тот момент – обвиняли, но и в нескольких других правонарушениях, совершенных им единолично или с подельниками, имена которых, равно как и детали преступлений он сообщил, не моргнув глазом. Ноздри Туарега удовлетворенно трепетали.

Работа продолжилась с другими подопытными. Мы с Риссеном по очереди делали уколы, личный секретарь министра вел протокол, а для того, чтобы испытать нас дополнительно, среди подопытных периодически встречались невиновные бойцы – невиновные в преступных действиях; в ином смысле это слово уместным бывало редко, к явному восторгу полицейского министра. За достаточно короткое время мы успели обработать шесть человек, после чего Туарег встал и заявил, что мы его окончательно убедили. «В ближайшее время каллокаин заменит все прочие методы допроса в Мировом Государстве», – сказал он. Он призвал нас выделить пару дней для немедленного инструктажа нескольких столичных экспертов; а кроме того, предположил, что по возвращении домой нашей задачей станет обучение инъекционному методу специалистов из разных регионов, а также, разумеется, обучение представителей химиогородов, где будет организовано масштабное производство каллокаина. Он покинул нас в прекрасном настроении, и почти сразу нам прислали на обучение два десятка человек. У дверей образовалась длинная очередь подопытных – преступников, доставленных прямиком из мест заключения.

В тот же день меня вызвал Каррек, приказал передать всю работу Риссену и вручил мне солидную стопку документов: лицензии, рекомендации, разрешения и прочее.

Да, я забыл упомянуть, что, благодаря разосланному мной в различные учреждения Химиогорода № 4 прошению о пропагандистской кампании для Службы Добровольного Самопожертвования, ряды подопытных пополнились в нужном объеме уже через пару дней. Я подготовил письменные подтверждения этого и намеревался лично передать их в Министерство Пропаганды, на всякий случай уточнив у Каррека, куда конкретно с этим следует обращаться, и получив от него массу полезных указаний. Мои блестящие рекомендации наверняка оценит и Третье Бюро, занимающееся подобными вопросами. Я сел в метро и вскоре оказался перед величественными подземными воротами Министерства Пропаганды.

Утром я почувствовал приступ тошноты, и личный доктор Министерства Полиции влил в меня разнообразные лекарства, в связи с чем мое состояние было не вполне нормальным. Вероятно, из-за этого я испытывал необъяснимое возбуждение, когда просил о встрече с боссом Седьмого Бюро Лаврис. По сути, дело больше касалось не меня, а Каррека, который по неизвестным мне причинам был особенно заинтересован в принятии нового закона. Однако, находясь в некоей экзальтации, мне казалось, что я действую не из собственных побуждений и не по поручению Каррека, а во имя великого будущего Государства, возможно, мой поступок станет последним этапом перед достижением его идеальной формы. Я, ничтожная клетка великого Государственного Организма, к тому же изрядно (пусть и временно) отравленная разнообразными порошками и каплями, начинаю очистительную работу, которая освободит Государственное Тело от яда, вырабатываемого преступным мышлением. И когда – после множества формальностей, обысков, досмотров и ожидания – я наконец вошел в приемную Лаврис, мне показалось, что я погружаюсь в персональный очистительный бассейн, из которого выйду абсолютно спокойным и избавленным от асоциального осадка, о котором ничего не знал и которого не замечал, потому что он чужд мне, он обманом проник в потаенные щели, и у него единственное имя: Риссен.

Ничто не отличало кабинет Лаврис от тысяч других, и только охранники с пистолетами на взводе, как и в приемной министра полиции, подтверждали, что здесь работает уникальный и ценный элемент государственного инструментария. Мне было трудно говорить, пульсировало в висках. За письменным столом сидела высокая женщина с тонкой длинной шеей и с застывшей ироничной маской на лице – Калипсо Лаврис.