Поздней ночью мы оба вернулись домой уставшими. Линда сразу уснула, я же лежал в кровати и слушал ее ровное дыхание. Периодически я проваливался в полудрему, из которой меня всякий раз выдергивало острое предчувствие опасности. Возможно, это была просто игра воображения, Линда продолжала крепко спать. Я же был близок к отчаянию. Неужели никто не задумывался, какое это рискованное предприятие – спать рядом с другим, два человека находятся наедине на протяжении долгой ночи, и никаких свидетелей, кроме полицейского ока и полицейского уха на стене, да и те ненадежны: во-первых, их использовали не постоянно, а во-вторых, они, разумеется, осуществляли контроль и собирали сведения, но помешать происходящему не могли. Двое наедине, ночь за ночью, год за годом, а они, возможно, ненавидят друг друга. Если жена проснется, что она может сделать с мужем… Если Линде сейчас ввести каллокаин…

Мысль закружила меня, как волна кружит щепку. Выбора у меня больше не было, я должен это сделать из чистой самозащиты, чтобы спасти свою жизнь. У меня должно получиться. Я найду предлог, чтобы взять небольшую нужную дозу. Линде придется выдать все свои секреты.

И тогда она окажется в моей власти, а я никогда не окажусь в ее. И тогда она не рискнет причинить мне вред. И тогда я смогу пойти дальше и заявить на Риссена.

И тогда я стану свободным.

Той ночью мне почти не спалось, но, придя на работу, я стряхнул с себя страх и нерешительность, под гнетом которых жил в последние дни. Я собрался действовать, само по себе это уже было освобождением.

Дозу каллокаина для одного укола я раздобыл без труда. В эксперименте учитывалась естественная убыль препарата, а контрольные взвешивания проводились относительно редко, особенно в последнее время, когда из-за спешки привычные процедуры нарушились. Но главное – за взвешивания отвечал Риссен. Так что если сегодня-завтра ему не придет в голову прискорбная идея срочно провести все контрольные замеры, то потом он уже не сделает это никогда. А в нынешней всеобщей неразберихе какой-нибудь его помощник или случайный участник вряд ли обратит внимание на такую мелочь. Уже к концу завтрашнего дня я буду все знать. Нужно положиться на собственную удачу и на то, что у Риссена нет времени.

Итак, когда я вернулся в тот вечер домой, в кармане у меня лежал шприц и флакончик с жидкостью нежного светло-зеленого цвета. Сделав первый шаг к действию, я почувствовал освобождение и даже смог поговорить и пошутить с прислугой и детьми за ужином. Линде же просто кивнул, посмотрев в упор. Глаза у нее были как два прожектора, пусть и не такие всепроникающие, как то, что я прятал в кармане.

В тот вечер мы оба дежурили и в кровать легли поздно. Я долго лежал неподвижно, ожидая, когда она уснет. Когда это наконец произошло, я встал и, крадучись в слабом свете ночника, занавесил полицейское око, после чего так же дерзко, как когда-то Каррек, закрыл подушкой полицейское ухо. Разумеется, это было запрещено, но мое отчаяние достигло предела, и, что бы ни произошло дальше, полиция не должна была об этом узнать.

В полумраке Линда выглядела необычайно красивой. В комнате было жарко, но ее золотистая ладонь придерживала одеяло у подбородка, Линда как будто пыталась спрятаться. Голова повернута в сторону, на покрытой тенями наволочке четко отпечатывался правильный профиль; кожа излучала живое, нежное, бархатное свечение, подчеркиваемое темным цветом бровей и ресниц. Тетива алого лука во сне расслабилась, превратившись в мягкие губы очень уставшей юной девушки. Такой молодой я никогда ее раньше не видел, даже когда мы только познакомились, и никогда она не казалась мне такой трогательной. Я всегда боялся ее силы, но нынешняя детская беззащитность вызвала у меня почти сострадание. С этой Линдой я хотел бы сблизиться иначе, нежно и заботливо, как при нашей первой встрече. Но я знал, что стоит мне ее разбудить, как тетива красного лука снова натянется, а глаза превратятся в софиты. Она быстро проснется, сядет на постели, выпрямит спину и приподнимет бровь, обнаружив, что полицейское око закрыто простыней, а полицейское ухо – подушкой. А если я захочу близости, чтобы за любовью скрыть собственное недоверие, что это даст? Иллюзорный миг единения, опьянение, от которого уже завтра не останется и следа – и я так и не узнаю о её отношении к Риссену.

Я начал с того, что завязал ей рот носовым платком, чтобы она не смогла кричать во время борьбы. Разумеется, она тут же проснулась и попыталась высвободиться, но я был намного сильнее, и на моей стороне были все преимущества. Обе мои руки должны быть свободными, поэтому, чтобы она не увернулась, мне пришлось связать ей руки и ноги, что оказалось нетрудно.

Она вздрогнула, когда я ввел шприц, но потом замерла. Видимо, поняла, что сопротивляться бессмысленно.

По моим наблюдениям, жидкость начинала действовать максимум через восемь минут. И когда они прошли, я развязал носовой платок. По ее лицу было ясно, что препарат сработал. Она снова, как недавно во сне, стала похожа на девчонку.