Все это происходило у Аллейна, потому что у него зал оборудован зеркалом Гезелла и можно было присматривать за ребятами и следить, чтоб все было сделано чин-чинарем. Мы, значит, столпились у этого окошка и смотрим. Воган стоит у стола, трудится, и тут у обезьяны начинает что-то шевелиться в брюхе. Воган поворачивается – а лиса как раз затихла. Он возвращается к работе. Через пару минут это происходит снова, и вдобавок раздается такой кошмарный звук – клянусь, ты в жизни не слыхал ничего подобного, вопль такой, будто кого живьем на кресте распинают, причем гвозди пробивают плоть, жилы и кости. Ей богу, Джозеф, мне такого слышать раньше не доводилось. Мы сперва решили, что это Воган со страху так орет, но нет. Это вопила лиса, вопила как резаная. Ну, а Воган… с невозмутимым видом потянулся к обезьяньему брюху, будто, знаешь, его подливку передать попросили, вспорол его, достал лису и тут же, не моргнув глазом, шею ей свернул, а потом опять за работу принялся. Мой папаша, который за испытаниями наблюдает молча, ни словечка никогда не вымолвит – стесняется, видишь ли, – вдруг решительно произносит: «Что ж». Все встают и уходят. На следующий день Воган приходит узнать, как все прошло, а наши молчат, как воды в рот набрали, в глаза ему не смотрят. Тогда он прямо спрашивает Роя Годрика, в чем дело.

«Прости, Воган, – тихо отвечает Рой, – тебя не взяли. Ты провалил испытание. Все кончено. Надо же, я ведь и не знал, что испытание можно провалить. Не пройти – это да, потом всегда можно попробовать силы еще раз. Но провалить так, чтобы Братство поставило на тебе крест? О таком я не слыхал». «В смысле? Как это?» – не унимается Воган. «В прямом. Ты никогда не станешь одним из нас, юноша». «Но я прошел! Вы вон чего мне устроили, а я и бровью не повел, – возражает Воган. – Я все сделал. Проявил Присутствие духа. Еще какое!» «Нет, юноша. Дух в тебе не живет. Ни сейчас, ни потом не бывать тебе Бодрствующим. Уходи». Рой показывает ему на дверь, и Воган уходит, потому что ничего другого ему не остается.

Потом Рой обратился к отцу Вогана: «Мне очень жаль, Ричард». А тот, вместо того чтобы рассердиться, роняет голову и говорит, что ему тоже жаль. «Ты ведь понимал, что так будет, верно?». «Да», – отвечает Ричард Перри и уходит вслед за сыном.

Ну, а я молча сидел, пил и думал, могло ли такое случиться со мной. Когда я просидел над своим пивом битый час – больше смотрел на него, чем пил, – ко мне подсел отец. «Все хорошо, Билли?» – спрашивает. «Ага», – отвечаю, хотя мне вовсе не хорошо. «Бедняга», – вздыхает папа. «Ну, ничего страшного, – говорю, – найдет себе другую работу, а Ричард подыщет другого ученика». Тут папа смотрит на меня, как на ненормального, и я понимаю, что жалеет он вовсе не сына, а отца. «Пап, – говорю я в полной растерянности, потому что мир мой перевернулся: есть, оказывается, такие правила, о которых я знать не знал, и за их нарушение строго карают, – в чем была ошибка Вогана?» «Он нарушил клятву, – отвечает папа. – Обет Бодрствующего. Помнишь его?» Ясное дело, помню, но в обете ничего не сказано про то, что кандидата надо гнать взашей, если он все сделал правильно. «Повтори вслух, – попросил папа, – и подумай хорошенько». Ну, я повторил. Сейчас, Джозеф, ты услышишь клятву, которую мы все даем, и я тебя очень прошу не рассказывать о ней кому ни попадя.

«Клянусь бодрствовать рядом с усопшими; убирать лишнее и неприглядное, дабы усопшие выглядели в день погребения как живые; провожать усопших в последний путь и следить, чтобы от смертного одра до могилы не свершилось с ними более никаких бедствий сверх уготованного судьбой; с должным обхождением прислуживать равно скорбящей вдове и одинокому вдовцу, и являть Присутствие духа им в утешение; слышать в себе Крик, однако унимать его; оберегать молчание мертвых и хранить их тайны; брать справедливую плату за свое служение и не ждать милостей сверх нее; похоронив усопшего, без сожалений жить дальше».

«Правильно, – говорит папа. – Вот тут-то и вся заковыка. Нет у юного Вогана Присутствия духа, зато есть другое. Сам он думает, что это Присутствие, Билли, – и пусть себе думает. А на самом деле из него рвется Крик, и Ричард это понял. Воган вскрыл обезьяну, что твою дамскую сумочку, и без малейших колебаний свернул шею лисе. Все это он проделывал невозмутимо, будто кашу варил.