Конечно, в 1939 году от рождества Христова многие состоятельные люди могли позволить себе персональный вагон, который цеплялся к обычному локомотиву в целях отделить его разборчивых пассажиров – id est ^[13] богатых и могущественных, чья разборчивость ограничивалась желанием убедиться в собственной важности, – от простых смертных. Воспитанницы школы леди Грейвли порой упоенно перешептывались о вагонах Ротшильдов, Кеннеди, Спенсеров и Асторов, видя в них символ grande luxe жизни и цель, к которой не зазорно стремиться всякой уважающей себя девушке, наделенной характером, обаянием и шиком. Но Эди никогда не слышала, чтобы у кого-то был личный поезд с собственным локомотивом – окованной латунью махиной вдвое выше человеческого роста с декоративными элементами из чугуна. И уж точно ни у кого нет поезда, столь нарочито военного, созданного для войны, похожего на крепость, с бронированной кабиной машиниста и собственным тараном. И…

– Пар?.. – бормочет Эди.

– Ха! – восклицает Абель Джасмин. – Я знал, что вам понравится. Эта машина мчит со скоростью больше ста миль в час и при этом не издает почти ни звука. Разумеется, охотно сжирает все, что бросишь ей в топку, поэтому не так истощает природные ресурсы, как, например, тепловозы.

– Зато она уязвима, – вставляет Эди, не в силах ничего с собой поделать. – Одно попадание в паровой котел и…

Она умолкает. Именно из-за подобного рода комментариев мисс Томас называла ее пропащим ребенком.

– Вы совершенно правы, мисс Банистер! – восторженно заявляет Абель Джасмин. – Поэтому котел находится в самом сердце машины, а сам цилиндр защищен крепчайшей броней. Однако вы правильно определили наше больное место. Так держать! «Ада Лавлейс» – компромисс между незаметностью, мощью, универсальностью и безопасностью. Она не совершенна ни в одном из своих проявлений, однако прекрасно показала себя во всех.

Аманда Бейнс (капитан собственного судна, на минуточку) бросает Эди насмешливый взгляд, как бы говоря: «Ох уж эти мальчики и их игрушки!», но Эди восхищена – даже не самой машиной, а образом жизни, который та сулит. Собственный поезд означает, что можно не думать о графиках и расписаниях, не опасаться задержек. Абель Джасмин сам может устраивать задержки, реорганизовывая движение скоростного общественного транспорта в угоду собственным интересам и нуждам.

– Потрясающе, – выдыхает она, и Абель Джасмин гордо кивает: да, в самом деле, очень недурно.

– Поезд тоже рескианский? – спрашивает Эди, помедлив.

Абель устремляет очень пытливый взгляд сперва на нее, затем на Аманду Бейнс, которая по-собачьи лыбится, не выпуская изо рта курительной трубки.

– О да, – наконец отвечает Абель Джасмин. – Несомненно. Впрочем, теперь это прошлый век – успел устареть, пока мы его строили. Такова скорость прогресса… Что ж! – Он поворачивается к суровому усатому машинисту в синем. – Едемте, мистер Криспин! Пора в путь.

Внутри поезд выглядит не менее диковинно. Эди разглядывает струящиеся поверхности из дерева и латуни, отделанные бирюзой и золотом, как в соборе, и окна из некоего материала вроде смолы или бакелита, только прочнее. Она подходит к открытой винтовой лестнице, ведущей на второй этаж, и долго смотрит на проносящуюся за окном ночь. Впервые в жизни Эди чувствует себя свободной. Она прижимается лбом к не-стеклу и широко улыбается.

– Голубой цвет Божество навеки наделило свойством вызывать восторг.^[14]

Эди оборачивается. В дальнем конце вагона стоит широкоплечий, седовласый человек в комбинезоне. Лет шестидесяти, но сразу видно, что очень сильный.

– Я про поезд, – добавляет он.

Эди всматривается в его лицо, ища признаки снисходительности. Нет, ничего подобного. Когда мужчина поворачивается, она замечает монашескую тонзуру у него на макушке.

– Он потрясающий, – говорит Эди.

– Называется «Ада Лавлейс». Знаете, кто это?

– Дочь лорда Байрона.

– О, не только! Она была гением. Провидцем. Мы назвали поезд в ее честь.

– Уверена, она бы оценила.

– Возможно. Довольно того, что мы о ней помним. Я – Хранитель, – продолжает незнакомец, а потом добавляет, увидев, что Эди приоткрыла рот, размышляя, как бы повежливей спросить: – Ордена Джона-Творца. – Не дождавшись кивка, он поясняет: – Рескианский орден.

Эди вспоминает прилагательное «рескианский», которое ничуть ее не смутило. Рескианское изделие – это наверняка что-то затейливое, выполненное вручную, сложное, вдохновенное. Созданное с уважением к гуманистическим принципам. Призванное искать и находить божественное в повседневном. Подобные качества могут заслуживать похвалы, когда они присущи, допустим, чайному сервизу или даже исполинскому секретному локомотиву.

А вот существительное «рескианец» – уже совсем другая песня, от которой Эди немного не по себе. Это, должно быть, какие-то странные христиане, превозносящие ручной труд и стремящиеся познать естество мироздания.

Хранитель улыбается.

– В чем дело? – вопрошает Эди Банистер.

– Вы пытаетесь понять, инженер я или сектант.

– Пожалуй.