– Я была в ярости. Откуда мне было знать, что твоя сестра лжет? Я видела фотографию.

– Разыскала бы меня и позволила бы все объяснить. Хотя бы этого я заслуживал. Ты ведь знала, что я на такое не способен. Ты была для меня важнее всего на свете. Я бы никогда так с тобой не поступил. – У него задрожал голос. – Ты и сейчас для меня важнее всего.

Слова Томаса раздавили Аннализу, и она покраснела от стыда, вдвойне сознавая свою вину. Она тоже любила Томаса, и в это краткое мгновение, перед тем, как сказать ему правду, чувствовала, что у них появился шанс начать сначала. Но ее решение спрятать Селию скоро разрушит этот шанс, и это случится прямо сейчас.

Прямо сейчас.

– Есть еще одна причина, – сказала она, сама не понимая, как такое могло случится – как вышло, что вся их жизнь оказалась разрушена.

– Еще одна?

Аннализа указала на пляж.

– Все дело в ней.

Томас взмахнул руками, готовый взорваться.

– Что значит – в ней? Потому что ты мне изменила?

– Нет, Томас, – прошептала Аннализа. – Потому что она наша дочь.

Время остановилось. Даже волны как будто утихли.

– Что ты такое говоришь? – еле выдавил он.

– Она твоя, Томас, – наконец выпустила она тайну на свободу. – Я забеременела на Гавайях – она твоя.

Признаться в своем преступлении было все равно что поджечь фитиль бомбы. Аннализа ждала чудовищного взрыва. Томас долго смотрел на нее, открыв рот и подняв брови.

Не слушая ее извинений, он повернулся спиной и подошел к кромке травы, где валуны спускались к морю, и впервые посмотрел на Селию с мыслью, что он ее отец. Аннализа молча наблюдала, горько жалея о том, что хранила рождение дочери в секрете. Ее преступление было ничуть не меньше того, что совершила Эмма.

Когда Томас обернулся, по его лицу ничего нельзя было прочесть. Конечно, он был потрясен, но вот рассержен ли? Правильнее сказать – он выглядел измученным, как бегун, который сошел с дистанции, до крови стоптав ноги и полностью сорвав дыхание.

– Как ее зовут? – помолчав, растроганно спросил он.

– Селия.

Аннализа взглядом умоляла о прощении, понимая, что все испортила – она солгала двум самым дорогим для нее людям и разрушила самое лучшее, что у нее было.

– Селия… – растерянно повторил Томас. – Почему ты мне не рассказала?

– Сначала не хотела тебя волновать, пока ты был в армии, – немного заносчиво ответила Аннализа, хотя и знала, что это нечестно. – А после письма от… от Эммы я боялась, что твоя семья отнимет у меня Селию.

Томас поморщился, словно получил пулю в плечо.

– Отнимет?

– Я боялась, что, когда ты вернешься домой со своей девушкой и начнешь новую жизнь, то попытаешься отнять у меня ребенка. Или это сделает твой отец.

– Я не такой, как отец, и никогда бы не позволил поступить с тобой подобным образом.

Аннализа это знала. В глубине души она никогда в этом не сомневалась.

– Я была бедной девушкой из Миллза, Томас. И решила, что твои родители найдут способ подать на меня в суд. Не знаю, почему я так решила.

Аннализа вытерла слезы.

– Кроме того, я думала, ты нашел себе другую. Война разлучила тысячи влюбленных. Я считала, что и с нами произошло то же самое. На Гавайях ты был не похож на себя. Это меня убедило.

– Конечно, я был не похож на себя. – Горе прорезало глубокие складки на его лице. – Если бы ты видела то, что видел я – ты бы тоже изменилась. За три дня до Гавайев я запихивал внутренности друга обратно ему в живот, видел, как его… – Он замолчал, не желая больше пугать ее подробностями.

Аннализа даже не представляла, что ему приходилось видеть такие страшные вещи. Ей невыносимо было видеть боль в его глазах. Томас только и делал, что любил ее и сражался за свою страну, а она настолько не доверяла любимому, что бросила его и отняла ребенка.

Он дал волю слезам, и с каждой слезой Аннализа чувствовала, как ее покидает жизнь.

– Господи боже мой, Анна, скажи, что все это неправда.

Складки на лице Томаса углубились, и она приготовилась к худшему, боясь, что он уже дошел до последней точки кипения. Но другого она и не заслуживает – ей не за что его винить. Она сама во всем виновата. Единственное, что он сделал, – это позволил девушке его поцеловать.

Но Томас ее удивил.

Вместо гнева на его лице, начиная с глаз, расплылась улыбка. Никакой бомбы не было с самого начала. Снова посмотрев на Селию, он спросил:

– Она правда моя дочь?

– Наша дочь, – поправила Аннализа. – Ей восемнадцать месяцев. Родилась третьего февраля тысяча девятьсот семьдесят второго.

Он выдохнул, словно выпуская на волю все лишнее.

– Она такая красивая… Потрясающая красавица.

– Прости меня, – прошептала Аннализа, хотя ее извинение было лишь каплей в море. – Пожалуйста, прости.

– Перестань, – сказал Томас и подошел, больше не хмурясь и глядя на нее понимающими добрыми глазами. – Во всем виновата моя сестра. Не ты.