Я поскакал вперёд, не смотря даже на не успевшее до конца зажить ранение. Я держал в руках свою саблю, наслаждаясь горящими красным рунами на её клинке. Похоже было, что оружие успело соскучится по запаху и вкусу крови. Прорвавшись через ряды своих воинов, я вступил в схватку. Церковник, который стал моим противником, сходу ударил меня коротким копьём, но его наконечник попал прямо в наплечник, уведший острие в сторону. Церковник открылся для удара, и я прорубил его грудь тяжёлым ударом от плеча, перечеркнув конника от левого плеча до правого бока. Заточенная сталь моего оружия с лёгкостью прорубила пластинки стали бригантины, защищавшей его тело от ударов. Удивительно, но он выжил и даже контратаковал. Заместо короткого копья, он вооружился топором на длинной рукояти. Вот только топор смог оставить только небольшую засечку на кирасе, никак не навредив мне. Я взглянул в его растерянные глаза, когда он стал понимать, что смерть его настигла прямо в этот момент. Ударив без затей прямо в голову, я прорезал его горло, защищённое простой бармицей. Кровь стала бить фонтаном, заливая его тело, выбиваясь из горла толчками. Из последних сил воин попытался замахнуться на меня, но оружие выпало из его ослабших рук. Звук от падения потонул в яростной музыке схватки. Следующий церковник умер ещё быстрее. Он попытался напасть, вооружённый чеканом, но древко, не усиленное стальными пластинами, легко перерубалось. Клинок разрезал дерево словно раскалённый нож масло и ударная часть упала вниз. Надо отдать должное, но рыцарь не растерялся неожиданной потере своего оружия, и его рука моментально потянулась к ножнам на поясе, откуда через мгновение показался тяжёлый кавалерийский тесак. Вот только, позволять ему атаковать я не собирался. Я поступил бесчестно, как обычно не делал ни один из аристократов, жалея собственные будущие трофеи. Я ударил саблей прямо по незащищённой голове коня церковника. Несмотря на то, что череп четвероного скакуна был далеко не тонким, сабля смогла рассечь кость, добравшись до мозга. Лошадь умерла не успев моргнуть, сразу же падая на землю, потянув застрявшего в стременах бойца. Тут я просто захотел похлопать своему скакуну, который без команды поднялся на задние ноги ровно в нужный момент и лягнулся передними конечностями. Лошадь была подкована и врезала копытами прямиком в голову вражеского всадника. Удар коня на излёте был мощностью не меньше полутоны, чего было достаточно, чтобы заставить хребет церковника хрустнуть, лишая жизни противника.

Дальше шла рубка, в которой удары мелькали с такой скоростью, что было невозможно запомнить даже одного из них. Кровь лилась рекой, а требуха из трупов валилась килограммами. Тела падали одни за одним. Упавшим из седла, но не убитым нельзя было позавидовать. Быть может, если бы их смогли эвакуировать к грамотному лекарю, то они могли бы выжить, вот только кони топтались, не глядя себе под ноги, а потому раненные быстро превращались в мягкие отбивные в считанные секунды. Мои конники наседали, рубили, кололи и рвали противника, не способного выдержать ярость бывших наёмников, явственно чувствующих скорую победу. Мы всё больше теснили церковников, которые не отступали, оставляя множество трупов на месте, вместо того чтобы спастись от ярости моих кавалеристов.

- Руби их! – подгонял я своих воинов, видя, как содрогается от ударов строй воинов Церкви.

Схватка переросла в мясорубку через несколько секунд. Понимая, что оставлять ценные войска на поле боя, которое просто не получится удержать, церковники всё же побежали. В след им понеслись пули, разящие врагов в спины.

Схватка двух конных отрядов всё же смогла закончится победой нашей стороны. Церковники, понеся тяжелейшие потери, стали рвать когти с такой скоростью, что им могли бы позавидовать даже французы времён конца третьей республики. Они не стали забирать с собой раненных, а потому их жизни были теперь в моей власти. Мои рейтары какое-то время ещё гнались за церковниками, но затем всё же отступили, насытившись смертями и поняв, что догнать более манёвренную конницу у них просто не получится. Я же приказал схватить раненных врагов и выстроить их в линию.

Удивительно, но в их глазах не было страха. Многие из них стояли на коленях, повязанные по рукам и ногам, что не позволяло им двигаться и смотрели в глаза моих наёмников с честью и непоколебимым достоинством. Они были готовы умереть, ведь к этому их готовили десятки лет постоянной муштры в монастырях. Каждый был готов умереть, но не показывал при этом страха. Один даже попытался кинуться на меня. Пусть церковник и был лишён всякого оружия, но он желал пусть и зубами, но забрать жизнь хотя бы ещё одного своего врага. Вот только я среагировал куда быстрее, совершив всего один, но точный и тяжёлый удар. Натренированный в десятках схваток кулак врезался в челюсть церковника с хрустом, дробя единственную подвижную кость в голове человека. Воин рухнул обратно в грязь, застонал, засучив ногами и измазывая всего себя.