Минимум половина гранат ушла мимо. И это неудивительно, потому что мы хоть и обсуждали возможность такой атаки, но никогда не тренировались бросать что-либо, учитывая скорость полета, ветер и прочие неприятности. К счастью, оставшихся шариков оказалось достаточно, чтобы окончательно расстроить ряды французов. Мы снова почти без потерь добрались до них, а потом пробились сквозь окружение.

— Раненых не бросаем! — увидев, как солдат рядом пошатнулся, я успел подставить ему плечо, и дальше мы шагали уже вдвоем.

— Залп нужно дать, ваше благородие! — прохрипел сбивший дыхание Игнатьев.

— Отставить залп! — запретил я.

Видел я такие попытки задержать преследование на Альме. Ноль попаданий, ноль пользы. Лучше мы лишние метры пройдем и встретим врага хотя бы под прикрытием кладбища… К счастью, никого встречать не потребовалось. Вражеский командир не рискнул отдать приказ о преследовании в темноте. В нашу сторону лишь пару раз выстрелили наугад и остались тушить пожары, осматривать заклепанные пушки и разбираться с другими последствиями нашего рейда.

А мы уже спокойно дошли до нашей половины Карантинной бухты, где нас дожидался отряд Ильинского, готовясь в случае чего прикрывать.

— Помогите с ранеными, — поприветствовал я капитан-лейтенанта, а потом почувствовал, что и сам теряю сознание.

С чего бы это? Попробовал постучать себя по щекам, чтобы очнуться, но руки двигались так медленно. А потом я увидел на пальцах кровь и уже окончательно отключился.

*

Пришел в себя уже в палате.

— Сколько? — заметив рядом фигуру медсестры, я тут же задал самый главный вопрос. Губы были сухими и отказывались шевелиться, но меня поняли.

— Лежите, у вас порез над правой бровью. Ничего серьезного, но крови вы потеряли немало. Лежите! — повернулась ко мне Анна Алексеевна, и я заметил на столике рядом с ней тазик и мокрые грязные тряпки. Это меня протирали?

— Сколько? — повторил я.

— Сейчас два часа дня, привезли вас сегодня ночью. Вас и еще тридцать четыре солдата с матросами. Что же у вас случилось, если такие потери за раз? И это без боя… — девушка вздохнула.

— Пить, — попросил я и пропустил момент, как Анна Алексеевна оказалась рядом со мной со стаканом воды.

— Это сельтерская, — она помогла мне сделать несколько маленьких глотков. — Доктор Гейнрих ее всем рекомендует при ранениях.

— И это правильно, — согласился я. — Сельтерская — там же натрий, считай, природный регидрон, самое то, чтобы восстановить баланс электролитов. Умный у нас начальник больницы…

Анна Алексеевна тревожно положила мне ладонь на лоб, а потом я снова потерял сознание. Или уснул.

В следующий раз я проснулся уже вечером. Это стало понятно по темноте за окном, тянущемуся из него холодному ветерку и голосу Христиана Людвига Гейнриха, который спорил с кем-то в коридоре.

— Девять часов вечера. Даже вас я в такое время не буду пускать к своим больным.

— Мы просто посмотрим. Если больной спит, то не будем трогать, — я узнал голос. Это был поручик Арсеньев, адъютант Меншикова.

— Я вам говорю, он спит. Если нужно что-то передать, оставьте записку…

Дальше я слушал уже вполуха. Снова начало клонить в сон, и я благополучно проспал до следующего утра. В этот раз я пришел в себя, уже не чувствуя себя овощем. Присел, пощупал повязку на голове — тяжеленькая. Оглядевшись, я увидел, что в палате лежу не один. На других кроватях расположились офицеры Волынского полка. Кажется, они ходили в Шули, деревню к востоку от Севастополя и как раз между Балаклавой и Бахчисараем. Да, не одни мы вчера сражались, пытаясь улучшить положение города.

Постаравшись никого не разбудить, я поднялся, проверил, что голова не кружится, и, подхватив лежащую рядом с кроватью одежду, отправился к комнате, которую занимал доктор Гейнрих. К счастью, Христиан Людвиг оказался на месте. Он немного недовольно отругал меня за самоуправство, потом все же осмотрел рану и дал добро на неспешные прогулки по городу. С обязательным условием заходить к нему каждый день на перевязку.

Пришлось пообещать.

После этого доктор Гейнрих сводил меня к владимирцам и морякам сводного отряда, лежащим в отдельной палате. Раны у ребят оказались гораздо серьезнее, чем у меня, но настроение в целом было бодрое, и я оставил их с надеждой, что уже скоро каждого из них увижу в строю.

— А как там плесень? — поинтересовался я у доктора, думая, что потенциальный антибиотик мог бы гарантировать, что все раненые доживут до выздоровления.

— Эффект изменения цвета мокроты идет у каждого образца, но пока говорить о том, чтобы так можно было лечить раны или болезни внутри организма, не может быть и речи. Слишком слабый эффект, и неясно, какие могут быть побочные последствия. Понимаю ваше желание получить чудо-лекарство, но на успех в этом году я бы точно не рассчитывал.