— Четыре этапа любого сражения, которые нужно учесть и проработать заранее, чтобы победить. Первый — дебют. Например, дикари думают только о нем, бросаясь в бой и даже не пытаясь помыслить, а что же будет дальше.

— Дебют — это как в шахматах или опере?

— Именно. После дебюта идет его развитие. Так, ударив в лоб, рыцарская конница преследует врага, а каре, выдержав натиск противника, начинает расстреливать его, не давая добраться до своего мягкого подбрюшья. Чем лучше разыгран дебют, тем лучше можно его развить.

— Кстати, а в нашем случае дебют — это что? — с интересом уточнил Корнилов.

— Для наших врагов дебютом была игра шпиона. Именно он направил нас в ловушку, которая по сути является ограничителем возможности развивать свой дебют для противника. И мы, чтобы это правило обойти, создали как можно больше точек воздействия.

— Чтобы получить возможность действовать хоть где-то, если в другом месте вас остановят, — Дубельт снова перехватил нити разговора.

— Именно, мы старались страховать каждое из направлений. Каждый из идущих по суше отрядов знал, где и как его прикроют. Единственные, кто действовал на свой страх и риск — это пилоты, но они просто не должны были заходить в зону поражения вражеских орудий, — по голосу Щербачева стало понятно, что он до сих пор не знает судьбу своих «Карпов», и это сильно гнетет молодого офицера.

— Вернемся к вашей схеме, — Дубельт заметил это и не стал ничего рассказывать, чтобы поддержать тревогу собеседника. — Если вы оперируете шахматными терминами, то после дебюта и его развития идет кульминация или late game и, наконец, эндшпиль. Кстати, я слышал, что вы используете французскую метрическую систему, теперь вот английские понятия…

— Это неважно, — Щербачев как будто даже не заметил обвинения. — А так вы правильно сказали. Начав партию и развив ее, мы оказываемся в ситуации, когда нужно ее завершать. Некоторые не обращают на это внимание, некоторые, наоборот, готовятся, чувствуя нужный момент умом или природным чутьем. Можно вспомнить монголов Субэтэя и Батыя, которые разбивали княжеские дружины, выводя их на засадные полки. Или Наполеона. Некоторые из вас ведь лично видели, как он без всякого сомнения вводил в бой свою гвардию — опять тот решительный удар, который в нужный момент переворачивает правила игры.

— И что же вы предприняли на этапе кульминации сражения? — снова не удержался Корнилов.

— Я хотел отступить, — удивил всех Щербачев. — Поставил значение эндшпиля, то есть того, что будет после битвы, выше самого сражения. В тот момент я считал, что сохранить людей важнее любой даже самой полной победы. Но потом мы увидели падение нашего шара… И опять же с точки зрения эндшпиля, того, с чем я закончу этот бой, я уже не мог отступить. Иначе бы потерял своих солдат, дал бы их храбрости сгореть в той ночи.

— То есть вы рискнули не ради своего пилота? — удивился Нахимов.

Меншиков невольно подумал, что сам Павел Степанович точно бы рискнул.

— Его я тоже хотел спасти, — вздохнул Щербачев. — Но, если быть честным, выиграть эндшпиль было важнее. Но что меня радует, — его глаза неожиданно блеснули, — на войне обычно такие вот правильные дела и выгода часто идут рука об руку. Спасти своих, храбро сражаться, любить Родину — это то, что важно и для победы, и для собственной души.

Щербачев замолчал. Немного удивленно — словно сам не ожидая от себя таких слов. Впрочем, Меншикову они понравились. Было в речах штабс-капитана и что-то чужое, холодное, рационально-неправильное, но в то же время он точно оставался своим, русским человеком.

*

Вот так и закончился мой допрос. Потом мне рассказали о потерях: помимо трех десятков раненых, еще было шесть погибших. Удивительно мало для того, что мы сделали. И удивительно много просто для меня… К счастью, каждого из наших удалось вытащить, и я еще даже успевал на отпевание.

А вот с пилотом Золотовым было ничего не понятно. Дубельт успел поговорить со Степаном и другими летчиками, и никто из них не видел, как в того попали. Просто в один момент «Карп» Золотова вышел из строя и полетел в сторону берега. От него попробовали отвлечь внимание, подсветив другой шар с помощью ускорителей, но… Золотов словно не обратил на это внимание.

— Я бы мог подумать, что это очередной ваш перебежчик, — заметил Дубельт, — но, как и в прошлом случае с мичманом Кононенко, к ситуации есть вопросы. Если пилот уходил к врагам сам, и те его ждали… А они точно чего-то ждали. Тогда зачем стали в него стрелять?

Ни у кого не было ответа на этот вопрос. Но я невольно почувствовал признательность к нашему гостю за то, что тот постарался во всем разобраться, прежде чем раскидываться обвинениями. В чем-то местное третье отделение мне начало даже нравиться.

— Кстати, господин штабс-капитан, — после беседы у Меншикова Дубельт увлек меня в сторону, чтобы побеседовать еще немного уже только вдвоем. — Расскажите, а как вы дошли до этой вашей шахматной системы?