— Уверен, что сейчас вы еще не готовы, — продолжил я. — Тем более, ваш агент украл один из первых прототипов и даже похитил пилота. Этого достаточно, чтобы поверить, что и своими руками вы сможете сделать что-то подобное. И вы попробуете. И скоро ваши новые поделки встретятся с оригиналами. Результат предсказуем, но все же, пока его не будет, появления английских заказов в портфеле я не жду. Впрочем, если наш разговор целиком выйдет в «Таймс», то газету же читают не только на острове. Возможно, какой-то прозорливый политик с континента решит опередить вашего оказавшегося слишком консервативным лидера.

Расселу очень не понравились мои слова, но он кивнул, признавая их смысл.

— Что ж, думаю, на этом тему воздуха мы закроем. До, как вы сказали, следующего раза. Вернемся к Севастополю и тому, что еще месяц назад вы предсказывали именно такую развязку. Признаться, я не верил. Не после Альмы. Но вы оказались правы — может быть, расскажете, как вам это удалось?

— Вы знаете, как далеко летит пуля из винтовки Ли-Энфилд? — неожиданно спросил я в ответ.

— Испытания показали 1100 ярдов.

— А теперь вспомните, что вы реально видели на поле боя? Почему ваши солдаты не могли встать в полный рост и повзводно расстрелять нас с этого расстояния?

— Картечь…

— Полно! Картечь не бьет на такую дистанцию. Пока не бьет.

— Хорошо! — Рассел тяжело задышал и покраснел. — Цифры испытаний не соответствуют действительности. Вы это хотели услышать? Думаете, дело во взятках? Так я могу рассказать, что у вас дома с ними ничуть не лучше!

— Не злитесь, — я поднял руки в успокаивающем жесте. — Во-первых, я совсем не это имел в виду. Во-вторых, я тоже ненавижу взятки и, будь на то моя воля, боролся бы лучше с ними, а не с вами. В-третьих, те испытания, которые вы упомянули, были не настолько и фальшивы. Большая часть пуль Притчетта действительно сохраняет убойную мощь на такой дистанции. И стреляй вы в открытом поле, как на Альме, это имело бы смысл.

Я сделал паузу, и Рассел вздрогнул.

— Вы имеете в виду, что все расчеты для нашего оружия делались для сражения в поле? Конечно! Там дашь залп из тысячи ружей, и хоть кто-то да попадет. А среди ваших чертовых укреплений… Простите! Среди ваших укреплений никто ведь даже не ходит. Все под землей или ползком! Конечно, обстрел совершенно не имеет смысла. Только артиллерия, а в ней, несмотря на превосходство наших орудий, вы опять же нас опережаете за счет воздушной разведки. Как же просто и… Штабс-капитан, почему вы рассказываете это мне, своему врагу? Кто-то другой действительно мог бы сделать это, поддавшись гордыне или желанию обрести славу, но вас я уже слишком хорошо узнал. Вы можете врать мне в глаза, но у вас нет никакого пиетета перед прессой. Вы используете меня не меньше, чем я сам планирую использовать вас. Так зачем вы рассказываете мне о тех наших ошибках, которые не осознали еще даже наши генералы? О том, что будет стоить жизней вашим солдатам?

Я какое-то время молчал. Кажется, я плохо влияю на людей, они начинают слишком много говорить прямо в лоб. А что касается вопроса Рассела… Да не выдал я ничего особенного, чего не поймут сами англичане и французы. Ничего, что не было учтено в нашем 1855 году.

— Прежде чем я отвечу, позвольте сделать несколько замечаний, — вздохнул я. — Во-первых, капитан… Меня повысили после того, как мой пилот потопил «Родней». Во-вторых, наши пушки не хуже ваших. Скорее наоборот: перетащив на укрепления крупные калибры с кораблей, мы разом вышли вперед по мощи залпа. И, наконец, в-третьих — мы чуть не упустили из виду вопрос, с которого начали. Вы спросили, как я угадал развитие ситуации. Я рассказал про теоретические и реальные характеристики винтовки Энфилд. И это был просто пример того, как думаю я и как думает все новое поколение русских офицеров.

— Что вы имеете в виду?

— Мы не собираемся отправлять своих солдат на убой исключительно в рамках написанной еще до боя диспозиции. Первая колонна марширт, вторая колонна марширт…[2] Эту позорную практику мы смогли изжить в себе благодаря Лейпцигу и Аустерлицу. Теперь наши офицеры и генералы стараются думать. До боя, во время боя, после боя!

— Не понимаю…

— А вы попробуйте. Есть винтовка Энфилд во всем многообразии ее характеристик, есть наш литтихский штуцер, есть гладкоствольные ружья. Есть флот, есть артиллерия и ракеты. Есть каждый наш и ваш солдат со всей его экипировкой, опытом и осознанием того, за что он сражается. Вот если все эти вещи сложить, понять, как они влияют друг на друга, то только тогда и можно придумать план на бой. Ну или предсказать, как будет развиваться конфликт.

— Мне кажется, что столько всего удержать в голове просто невозможно.

— Всего можно достичь упражнением, — я улыбнулся. — И талант полководца определяется той глубиной, на которую его разум может охватить всю эту собранную и систематизированную информацию.

— Вы хотите сказать, что вся русская армия думает и сражается подобным образом?

— Пока нет, — я развел руками. — Но я хотел показать вам, куда мы движемся. Какими станем уже скоро. На земле, в море, в небе…

*

Рассел ушел, потирая виски и на ходу читая сделанные во время разговора записи. Я же остался на своем месте.