— Я ошибался, вы понимаете?.. — он задумчиво закусил губу. — Но почему? Как можно так легко отказаться от подобных открытий? Организация первой помощи в ротах на местах, зеленка, та плесень — любая из этих разработок может войти в историю медицины, а вы каким-то невероятным образом просто радуетесь, что это поможет людям. Вы один из тех святых, которые половину жизни живут вдали от людей, едят акрид и дикий мед?

— Мед — люблю, саранчу — нет… Акриды — это ведь саранча? — уточнил я и, получив растерянный кивок Гейнриха, продолжил. — Если же отвечать серьезно, то мне нужны и слава, и деньги, потому что только с ними я смогу добиться того, что задумал. Того, чего на самом деле хочу.

— И чего вы хотите? — доктор замер, словно сейчас я должен был сказать ему ответ на самый главный вопрос во вселенной.

— Помочь людям, помочь стране, сделать так, чтобы те беды, что могут ждать нас в будущем, не собрали свою кровавую жатву.

— Вы про вашу теорию о страшном оружии, которое будет создано в ближайшие годы? — доктор показал, что слышал ту мою речь.

— Не годы, десятилетия, но да… Я верю, что человеческая мысль уже скоро сможет вырваться на такой простор, создать столь страшные вещи, что весь мир окажется на грани гибели. И тогда мне бы хотелось, чтобы наша страна смогла себя защитить, чтобы наша сила была столь велика, чтобы никто даже подумать не мог на нас напасть. А если бы это и случилось, то чтобы война была именно войной армий, а не уничтожением народа.

— Вы молоды… — доктор неожиданно произнес ту же фразу, что я уже однажды услышал от Меншикова. И что характерно, оба они вспомнили о моем возрасте не из-за странных придумок, а из-за наивных надежд, будто мир может стать лучше.

— Молод для чего?

— Чтобы избавиться от иллюзий, — доктор на мгновение замолчал. — Григорий Дмитриевич, вы же помните, как закончится история рода людского?

— Что, простите? — мне на мгновение показалось, что Гейнрих сейчас расскажет мне, что тоже пришел из будущего, только еще более далекого. Но все оказалось гораздо проще.

— Апокалипсис, судный день… Весть о нем принесут четыре всадника, и имя одного из них — это Война. Понимаете? Это не случайность! Четыре всадника, четыре беды, что они олицетворяют — это то, что было и будет всегда связано с нами, с людьми.

— Чума, война, голод, смерть, — задумался я. — А вы не думали, доктор, что мы с вами похожи? Вы боретесь с первым всадником, я со вторым, и все люди, вместе и каждый по отдельности — с последним.

— И никто так ни разу и не выиграл…

— Но мы боремся, — напомнил я. — Вы не сдались, когда узнали, что есть болезни, от которых нет излечения. Я не сдался, когда понял, насколько сильным мне нужно стать, чтобы воплотить свою мечту. У меня к вам предложение, доктор… — идея пришла случайно. — Если после приезда Николая Ивановича вы поймете, что вам не хватает свободы воли, приходите ко мне.

— Как к капитану Щербачеву? — Гейнрих все понял, но предпочел уточнить.

— Нет, как к одному из акционеров ЛИСа. Мы ведь взялись покорять третью стихию, и я уверен, что в процессе вылезет много проблем, связанных со здоровьем. И умный человек, который поможет нам заметить эти проблемы и найти способы лечения, точно пригодится.

— Человек, который первым в медицине возьмется за совершенно новое направление? Григорий Дмитриевич, спасибо! Не уверен, что я оставлю город в такое время, но… Само понимание, что у меня есть эта возможность, помогает легче дышать.

— Вот и дышите, доктор. А я всегда буду рад, если вы скажете «да», — я улыбнулся. — Кстати, а что насчет яда, который вам передал Дубельт?

— Скажу, что вам повезло, — Гейнрих совсем забыл о своих волнениях. — Возможно, другой врач вам бы и не помог, но я, так уж вышло, в свое время увлекся работами Евгения Венцеславовича Пеликана.

— Кого? — мне показалось, что послышалось.

Но нет, Гейнрих повторил, и действительно оказалось, что есть профессор с таким именем. Между прочим, глава кафедры судебной медицины в Императорской медико-хирургической академии, который уже больше десяти лет продвигает развитие токсикологии. В общем, не современная мне научная школа, но точно лучше, чем исследование методом тыка.

Гейнрих действовал последовательно. Отделил яд от тела, попробовал его классифицировать с помощью внешнего изучения, потом проверил реакции с другими веществами и даже подложил паре подопытных куриц. Сначала он попросил слугу поймать мышей или крыс, благо они часто мелькали, особенно в татарских кварталах, но тот уж слишком затянул. А доктор, желая помочь, не хотел терять времени.

— В общем, обе птицы выжили, — закончил он. — На других живых организмах тоже не было реакции, так что стало очевидно — это яд животного происхождения, причем с довольно коротким активным циклом. Органическая химия, как называл подобное Берцелиус.

— Значит… — задумался я. — Кто-то мог поймать змею, смазать ее ядом рукоять кинжала убийцы…

— Нет, — покачал головой доктор. — Змеиный яд так не работает. По крайней мере, от яда наших змей никто не чернеет.