— Получается, что система работает в треугольнике. «Карп», батарея и отряд прикрытия, выдвинутый чуть вперед, — задумчиво повторил за мной лейтенант Шмидт[1]. — Что ж, звучит разумно. И как часто ваш летательный шар сможет подниматься?

— Всегда, — мой ответ очень удивил командира батареи.

— Это возможно?

— С одним «Карпом» нет, — пояснил я. — Но у вас их будет три. Один летает, один готовится к полету, третий запасной. Потом количество запасных постараюсь сделать больше. Пилотов тоже пока будет двое в смену, но курсы обучения работают, желающие есть, так что в ближайшие дни ждите пополнения, и у вас будут глаза в небе двадцать четыре на семь. А пока… Каждый из них готов работать столько, сколько потребуется.

Примерно в таком же ключе прошли разговоры и на самом пятом бастионе, а потом, когда я уже собирался возвращаться на наши позиции, меня нашел встревоженный Лесовский.

— Мичмана Кононенко подстрелили! — выпалил он и замер, словно ожидая моей реакции.

— Он жив? — это был первый вопрос, что пришел мне в голову, стоило вспомнить румяного толстощекого парня, которого я всего несколько часов назад оставил вторым пилотом на нашем участке. Он не из моего отряда, но все равно уже мой человек.

— Да, выстрел попал только в его шар, но вы разрешили на основной позиции летать без каната, и он… — Лесовский как будто не знал, как именно сказать, что случилось.

Пришлось несколько минут выпытывать из него все детали, и только тогда передо мной сложилась полная картина. Мичман поднимался в воздух уже во второй раз, когда меткий выстрел неизвестного француза поразил шар. Вернее, только внешнюю оболочку и задний из внутренних баллонов. Передний остался, из-за чего нос «Карпа» начал задираться, но высоту он удержал. Мичман Кононенко сделал все, как и положено: еще больше сбросил давление шара, чтобы убрать крен, вытянул рули для посадки, повернулся против ветра и запалил ракету… Вот только по какой-то причине загорелся не один, а сразу все четыре запала. Это было видно даже с земли. В итоге «Карп», который в этот момент был больше дельтапланом, чем шаром, ускорился гораздо сильнее, чем должен был, пролетел мимо наших позиций и рухнул на землю где-то между кладбищем и горой Рудольфа, то есть на территории, которая уже была плотно занята нашими противниками.

— Значит, наш секретный шар у врагов. Шар и человек, который умеет его пилотировать, — я сжал зубы и задумался, чем это грозит.

— Полковник третьего отделения Щербачев, твой однофамилец, уже прислал своего человека для расследования инцидента, — добавил Лесовский. — Поручик Зубатов сейчас проводит допросы всех, кто участвовал в проведении и подготовке полета.

После этого я понял, что причин возвращаться стало еще больше. Отдавать своих людей контрразведке я точно не собирался. Поэтому, отправив Лесовского проверить все наши «Карпы», оставленные у Шварца и на пятом бастионе, и на всякий случай отменив все сегодняшние полеты, я поспешил к позиции сводного морского отряда. В голове продолжали крутиться детали инцидента, и мозг периодически цеплялся то за одну, то за другую странность.

На месте меня ждали. Бледный Ильинский стоял рядом с техником, напротив которого на ящике из-под ядер сидел невысокий пухлый офицер лет тридцати. Круглое лицо с яркими почти розовыми щеками, черные подкрашенные усы и ранняя залысина, которая наверняка очень расстраивала этого франта. В том, что он очень следит за своим внешним видом, я убедился, когда разглядел его без единой складочки мундир. При общем фасоне делали его явно вручную из очень дорогой ткани. Золотое шитье тоже было именно золотым, а Владимир на груди блестел настоящими драгоценными камнями, а не репликами. Словно не на передний край обороны пришел, а на бал к Наташе Ростовой. К счастью для поручика из третьего отделения после того, как мы вчера пошумели, враги на нашем участке пока затаились и старались не показываться ближе километра к нашим позициям.

— Штабс-капитан Григорий Дмитриевич Щербачев, — представился я.

— Поручик Андрей Платонович Зубатов, — франт тут же прервал разговор и повернулся ко мне. — Значит, это вы офицер, который допустил пропажу секретного оружия?

Дополняя уже и так и не особо приятный мне образ, меня оценивающе начали изучать рыбьи выпученные глаза.

— Я офицер, который это оружие придумал, создал и успешно применил, — отмахнулся я. — Лучше расскажите, что вы уже узнали и к какой версии инцидента на самом деле склоняетесь?

Зубатов несколько секунд молчал, потом хмыкнул, но в итоге все же ответил на мой вопрос.