Я безнадежно махнул рукой. Частично всё сказанное мной было самой настоящей правдой — я действительно не знал, как объяснить Александру Васильевичу, например, смысл увольнения Горбачева. Или то, что Алла пару недель просидела за переводами — а их не пришлось отвозить самим, потому что Михаил Сергеевич просто прислал курьера, которому мы и отдали рукописи. Да и сами эти переводы я объяснить не мог — они имели смысл, если только принять теорию моего будущего тестя о том, что меня и его дочь купили с потрохами. Но Алла утверждала, что статьи самые настоящие — и это могла быть просто проверка её способностей, как в случае с ружьем эта сладкая парочка проверяла уже меня и определяла границы, через которые я никогда не перешагну. В общем, у меня было много вопросов и к Валентину, и к товарищу Смиртюкову, но задавать их я не собирался — они точно не ответят, а вот высмеять могут. И это будет по справедливости, потому что они явно ценили тех, кто умел соображать сам, не ходил на поводке и не слушался отданных другими команд.

Сколько таких людей было в советском руководстве? Я этого не знал. Совсем скоро во властных структурах возобладает совсем другие люди, которые будут охотно брать под козырек в ответ на самые идиотские инициативы начальства, ну а вот такие честные служаки останутся не при делах. Возможно, именно такой вывод они сделали из моих сумбурных рассказов о будущем — и решились нанести упреждающий удар. Но я опять же не знал, насколько это так. Возможно, всё было совсем иначе — например, в той версии истории эта группировка тянула до последнего, а потом внезапно стало поздно что-либо менять, и их быстренько убрали с их высоких должностей по одному, без особого сопротивления.

До дачи мы добрались за двадцать пять минут.

— Вот тут всё и началось, — с ностальгией сказал я, указывая на знакомые ворота. — И всего два с половиной месяца назад.

Я решительно нажал на кнопку звонка — и калитка тут же гостеприимно открылась. Мы вошли — и замерли на полушаге. С трех сторон на нас смотрели дула автоматов Калашникова, а калитка за нашими спинами как-то резко защелкнулась.

На всякий случай я поднял руки вверх; Александр Васильевич последовал моему примеру. Все молчали, но я почти физически ощущал, что предохранители на автоматах сняты, и что любое движение указательных пальцев этих ребят в черных балаклавах вызовет обязательный выстрел.

— Семён, это свои, не признал? — раздался от дверей дачи голос Михаила Сергеевича.

Я туда не стал смотреть, да и руки опускать не торопился. Окружившие нас ребята выглядели решительно, хотя водителя Семёна я признал — по глазам. Скорее всего, среди этих охранников был и тот мужчина, который однажды провожал меня внутрь — похоже, у товарища Смиртюкова имелось некое подобие охраны, которая в прежние времена несла службу в слегка расслабленном режиме. Ну а теперь сам бог им велел напрячься и вспомнить всё, чему их учили. Впрочем, я был уверен, что эти охранники проходят с Валентином по одному ведомству, только по разным управлениям.

Спустя несколько ударов сердца они опустили автоматы, а мы с Александром Васильевичем — руки. Я посмотрел в ту сторону, откуда кричал Михаил Сергеевич — и понял, что он сам придумал этот спектакль и даже успел срежиссировать его за то время, пока мы тащились в этот поселок почти от «Динамо». Правда, я не понимал, зачем ему может это потребоваться — единственной разумной версией выглядело то, что это было что-то вроде тренировки для бойцов застоявшегося спецназа, чтобы они не слишком расслаблялись на казенных харчах. Впрочем, Смиртюков мог и ещё какой-то смысл в это действо заложить.

— Здравствуйте, Михаил Сергеевич, — вежливо поздоровался я. — Привет, Семён, — махнул я рукой водителю.

Его тридцать первая «Волга» стояла тут же, поперек той самой площадки для автомобилей за воротами дачи.

— Здравствуй, Егор, — ответил Смиртюков. — Идите сюда и извините за это… времена сейчас суровые.

— А когда они были другими… — тихо пробормотал я.

Меня услышал только Александр Васильевич — и, кажется одобрительно хмыкнул.

— Представь мне своего спутника, — потребовал Михаил Сергеевич, когда мы подошли поближе.

Требование было совсем не обидным — когда-то старик таким же тоном просил меня познакомить его с Аллой. Тогда я счел это его капризом, но сейчас подумал, что это какая-то форма этикета, которая сохранилась у него с совсем древних времен. Возможно, он научился так вести себя ещё в начале своей карьеры в органах советской власти от более старших товарищей — выходцу из села неоткуда было знать такие тонкости, — ну а потом у него вошло в привычку общаться именно так.

— Александр Васильевич, отец уже известной вам Аллы, моей невесты, — несколько чопорно сказал я. — Это Михаил Сергеевич.

Они пожали друг другу руки.

— Могу я называть вас Александром? — спросил старик.

— Конечно.