у  них  разные,  но  цель  одна.  Гонятся  за  ним  и  те,  кто  добровольно  идет

на  войну,  и  те,  кто  сидит  по  домам,  –  каждый  ищет  счастья  по-своему.

Человеческая воля направлена на достижение только этой цели. Счастье –

побудительный  мотив  любых  поступков  любого  человека,  даже  того,  кто

собирается повеситься14.

 

Чувство счастья по причине

 

Если каждый мыслитель каждого столетия понимал, что люди ищут эмоционального

счастья, почему же со значением этого слова такая путаница? Одна из проблем заключается

в том, что многие люди считают желание счастья несколько сходным с желанием опорож-

нить кишечник: это нечто такое, что есть у всех нас, но чем мы не особенно гордимся. Та

разновидность счастья, которую они имеют в виду, низка и неблагородна – бессмысленное

состояние «тупого удовлетворения»[54], которое не может служить основой духовного роста.

Как писал философ Джон Стюарт Милль, «лучше быть неудовлетворенным человеком, чем

удовлетворенной свиньей; лучше быть неудовлетворенным Сократом, чем удовлетворенным

глупцом. И если глупец или свинья считают иначе, это потому, что они видят лишь собствен-

ную сторону вопроса»[55].

Философ Роберт Нозик, пытаясь проиллюстрировать распространенность этого мне-

ния, описал некий виртуальный механизм, который давал бы каждому возможность иметь

любое переживание по выбору, а впоследствии благополучно забывать о своем контакте с

машиной[56]. Он сделал вывод, что никто не захотел бы остаться в контакте с машиной на всю

оставшуюся жизнь, потому что переживаемое с ее помощью счастье вовсе не было бы сча-

стьем. «Человека, чья эмоция основывается на вопиюще неоправданных и ложных посыл-

ках, мы не можем назвать счастливым, что бы он ни чувствовал»15. Короче говоря, эмоцио-

нальное счастье хорошо для свиней, но для утонченных и разумных людей вроде нас с вами

будет недостойной целью.

Давайте слегка задумаемся о сложности положения, в котором находится всякий, кто

придерживается этой точки зрения, и попытаемся предположить, каким образом можно из

него выйти. Если бы вы считали настоящей трагедией жизнь человека, не стремящегося ни

к чему более существенному и значимому, чем  чувство, и видели бы, тем не менее, что люди

проводят в поисках счастья всю свою жизнь, к какому выводу вы бы пришли? Возможно,

вам захотелось бы заключить, что слово «счастье» означает не столько хорошее чувство,

сколько очень  индивидуальное хорошее чувство, порождаемое весьма специфическими сред-

ствами, – например, проживанием жизни правильным, нравственным, осмысленным, глу-

боким, интенсивным, сократовским, а не свинским образом. И  это чувство было бы таким,

к которому не стыдно стремиться. У греков было слово для обозначения этого вида счастья

–  eudaimonia,  – что переводится буквально как «хорошее настроение», но означает, веро-

ятно, нечто более похожее на «процветание человека» или «хорошо прожитую жизнь». Для

Сократа, Платона, Аристотеля, Цицерона и даже Эпикура (чье имя обычно ассоциируется со

14 Паскаль Б. Мысли. – СПб.: Азбука, 1999. –  Прим. пер.

15 Проблема его «машины счастья» популярна среди ученых, которые обычно забывают рассмотреть три момента. Во-

первых, кто говорит, что никто не захотел бы оставаться в контакте с машиной? Мир полон людей, которые хотят счастья и

нисколько не заботятся о том, каковы его предпосылки. Во-вторых, те, кто заявляет, что они не согласились бы оставаться

в контакте, возможно, уже пребывают в нем. В конце концов, в условия входит забвение этого факта. И в-третьих, никто

не может действительно ответить на этот вопрос, поскольку требуется сначала вообразить будущее состояние, в котором

человек не будет сознавать того самого вопроса, который обдумывает сейчас. См.: Nozick R. The Examined Life. – New York: Simon & Schuster, 1989. P. III. –  Прим. авт.

29

Д.  Гилберт.  «Спотыкаясь о счастье»

свинским счастьем) единственным, что могло породить этот вид счастья, было добродетель-

ное исполнение своих обязанностей, причем точное значение «добродетели» каждый фило-

соф определял для себя сам. Афинский законодатель Солон уверял, будто никто не может

сказать, что был счастлив, покуда жизнь его не закончилась, поскольку счастье – это резуль-

тат жизни, прожитой в соответствии со всем данным человеку потенциалом, и разве можно

судить о нем, не увидев целого? Спустя несколько веков христианские теологи добавили к

этой классической концепции остроумный выверт: счастье – это не просто  результат жизни,

прожитой в добродетели, но и  награда за нее, и награды этой не всегда можно дождаться

в земной жизни[57].

Две тысячи лет философы были вынуждены отождествлять счастье с добродетелью,