описывают их по-разному, что превращает мир в довольно простое место для жизни и выпе-

кания тортов. Во-вторых, эта гипотеза позволяет нам продолжать верить, что Лори и Реба,

что бы они о себе ни говорили,  на самом деле вовсе не счастливы, и поэтому вполне оправ-

данно то, что их жизни мы предпочитаем собственную. Но недостатков у этой гипотезы

значительно больше. Если мы полагаем, что Лори и Реба ошибаются, используя в данном

случае слово «восьмое», поскольку они никогда не знали радости кувыркания на лужайке,

нам следует задуматься еще кое о чем. О том, к примеру, что мы никогда не испытывали все-

поглощающего ощущения покоя и безопасности, даруемого сознанием, что любимая сестра

всегда рядом; что мы никогда ее не потеряем, какую бы гадость ни сказали и ни сделали под

горячую руку; что с нами всегда будет кто-то, кто знает нас не хуже, чем себя самого, и раз-

деляет все наши надежды и опасения, и т. д. и т. п. Лори и Реба никогда не имели наших пере-

живаний, но ведь и мы никогда не имели их переживаний. Вполне возможно, что это  наша

шкала сжата, и что когда мы называем себя совершенно счастливыми, мы понятия не имеем,

о чем говорим, поскольку никогда не переживали (в отличие от Лори и Ребы) дружескую

любовь, блаженный союз, чистейшую привязанность. И всем нам – и вам, и мне, и Лори с

Ребой – стоило бы задуматься о том, что могут существовать переживания гораздо лучше

наших. Например, полет без всяких вспомогательных средств, получение нашим ребенком

Пулитцеровской премии или даже встреча с Богом. И, возможно, все мы используем слово

«восьмое» не к месту и  никто из нас не знает, что такое настоящее счастье. Рассуждая таким

37

Д.  Гилберт.  «Спотыкаясь о счастье»

образом, мы должны бы последовать совету Солона и не говорить, что счастливы, пока не

умрем. А иначе, если мы будем продолжать бросаться этим словом, оно потеряет всякий

смысл.Но это лишь предварительные рассуждения. Пойдем дальше. Вообразим себе экспери-

мент, результаты которого раз и навсегда доказали бы, что Лори и Реба не знают настоящего

счастья. Допустим, мы взмахнем волшебной палочкой и разделим их, чтобы каждая жила

своей жизнью. Если через несколько недель они придут к нам, отрекутся от своих былых

убеждений и попросят не возвращать их к прежнему состоянию, разве это не убедит нас в

том, что раньше они действительно не отличали «восьмое» от «четвертого»? У каждого из

нас наверняка найдутся знакомые, которые вдруг обратились к вере (прошли через развод,

пережили инфаркт) и утверждают, что у них наконец-то открылись глаза, и вопреки всему,

что они говорили о себе в прошлой жизни, они никогда прежде не были счастливы. Должны

ли мы сомневаться в словах людей, переживших столь грандиозные метаморфозы?

Не обязательно. Рассмотрим исследования, во время которых добровольцам показы-

вали ряд вопросов и просили оценить вероятность того, что они сумеют ответить на них

правильно. Одной группе показывали только вопросы, другой – и вопросы, и ответы. Добро-

вольцы из первой группы решили, что вопросы очень трудные, в то время как вторая поло-

вина испытуемых – те, что видели и вопросы («Что изобрел Фило Фарнсуорт?»), и ответы

(«Телевизор»16), – сочли, что легко ответили бы на них, даже если бы не видели ответы. Оче-

видно, что вопросы показались простыми, поскольку испытуемые видели ответы («Конечно,

телевизор,  это  каждый  знает!»)  и  были  не  в  состоянии  судить,  насколько  трудными  эти

вопросы стали бы для людей, ответов не видевших[68].

Подобные исследования показывают: мы не в силах забыть однажды пережитое и про-

должать видеть мир таким, как видели бы в отсутствие полученного опыта. К досаде судей,

присяжные не могут не обращать внимания на недостоверные утверждения обвинителей.

Наши переживания мгновенно становятся частью линз того объектива, через который мы

видим свое прошлое, настоящее и будущее. И эти линзы, как и любые другие, формируют

и искажают нашу картину мира. Это не очки, которые можно снять и положить на ночной

столик, когда они не нужны, а скорее контактные линзы, вставленные в глаза навсегда с

помощью суперклея. Научившись однажды читать, мы уже не сумеем увидеть буквы как

чернильные закорючки. Полюбив однажды фри-джаз, мы уже не сможем воспринимать сак-

софон Орнетта Коулмана как источник шума. Узнав однажды, что Ван Гог был психически

болен, а Эзра Паунд был антисемитом, мы уже никогда не увидим их искусство в прежнем

свете. Если бы Лори и Ребу разделили на несколько недель, а после этого они сказали бы

нам, что стали счастливее прежнего, близняшки могли бы быть правы. Но не совсем. Этим

они сказали бы нам только, что одиночки, которыми они стали, воспринимают свою про-