чересчур увлекся, забрел слишком далеко, заблудился и не вернулся. Вы переживаете газет-

ную статью, а ваше осознание утратило всякую связь с переживанием, и вы уже не в состо-

янии поймать себя на том, что отвлеклись, – не в состоянии начать осознавать, что чита-

ете газету. Юная парочка за соседним столиком перестает обниматься и спрашивает у вас,

что нового пишут о финансовой реформе. И вы объясняете им, что знать этого никак не

можете, поскольку, если бы молодые люди видели вокруг что-нибудь, кроме друг друга, они

заметили бы, что вы слушаете скворца, а  не читаете газету. Парочка впадает в растерян-

ность, ибо молодые люди видят, что на самом деле вы держите газету в руках и ваши глаза

бегают по строчкам в тот самый момент, когда вы это отрицаете. Пошептавшись немного и

еще чуть-чуть пообнимавшись, они решают проверить, правду ли вы сказали. «Извините,

что снова беспокоим, но мы очень хотели бы знать, сколько сенаторов проголосовало на

прошлой неделе за финансовую реформу. Может быть, вы будете так добры, что выскажете

ваши предположения?» Поскольку вы принюхиваетесь к запаху круассанов, слушаете пти-

чье пение и  не читаете газету, вы понятия не имеете, сколько сенаторов за нее проголосо-

20 Англ. experience. –  Прим. пер.

21 Англ. awareness. –  Прим. пер.

45

Д.  Гилберт.  «Спотыкаясь о счастье»

вало. Но, похоже, единственный способ заставить этих странных людей заняться собствен-

ными делами – это сказать им хоть что-нибудь, и вы называете количество сенаторов наобум.

«Может быть, 41?» – предполагаете вы. И названное число, никого этим не удивив, кроме

вас самого, вдруг оказывается правильным.

Предложенный сценарий может показаться чересчур странным, чтобы иметь место в

реальности (в конце концов, часто ли за финансовую реформу и в самом деле голосует 41

сенатор?), но тем не менее он реален. За зрительное переживание и осознание этого пережи-

вания отвечают различные участки мозга, и когда они повреждены (особенно это касается

воспринимающей области первичной зрительной коры, называемой V1), функции одного

могут ухудшиться без ухудшения функций другого, отчего переживание и осознание теряют

свою  обычно  тесную  связь.  Например,  люди,  страдающие  заболеванием,  известным  как

феномен слепого зрения, не осознают того, что на самом деле видят, и совершенно искренне

утверждают, что они слепые[79]. Сканирование мозга подтверждает их слова, поскольку обна-

руживает уменьшение активности в зонах, связанных со зрением[80]. Так, если мы высветим

какое-то место на стене и спросим у такого человека, видел ли он световое пятно, он отве-

тит: «Разумеется, нет. Раз при мне собака-поводырь, вы могли бы понять, что я слепой». Но

если мы попросим его предположить, где могло находиться это световое пятно, –  просто

попытаться, сказать что угодно, ткнуть куда попало,  – его «предположение» будет пра-

вильным гораздо чаще, чем можно было бы ожидать от случая. Этот человек  видит, если

под  видением мы подразумеваем переживание света и обретение знания о его местонахож-

дении, но он  слеп, если под  слепотой мы понимаем, что он не знает о том, что видит. Глаза

его передают изображение реальности на маленький киноэкран у него в голове, но публика,

увы, находится в фойе и покупает попкорн.

Эта разобщенность между осознанием и переживанием может послужить причиной

таких же недоразумений и в области эмоций. Некоторые люди как будто прекрасно разби-

раются во всех своих настроениях и чувствах и могут не хуже писателей поведать о каждом

их нюансе и различии. Эмоциональный словарь других содержит чуть больше основного

минимума, в который, к великому разочарованию наших близких, входят лишь фразы вроде

«хорошо», «так себе» и «я ведь уже говорил». Если экспрессивный дефицит столь основа-

телен и постоянен, что проявляется и после окончания футбольных матчей, можно ставить

диагноз «алекситимия», который буквально означает «отсутствие слов для описания эмоци-

онального состояния». Когда алекситимиков спрашивают,  что они чувствуют, они обычно

отвечают: «Ничего», а на вопрос  как они себя чувствуют, следует ответ: «Не знаю». Увы,

эту болезнь не вылечить при помощи карманного словаря или курса ораторского искусства,

потому что алекситимикам не хватает не столько традиционного эмоционального лексикона,

сколько интроспективного осознания своего эмоционального состояния. Чувства они испы-

тывают, но как будто не знают о них. К примеру, когда исследователи показывают доброволь-

цам эмоционально выразительные снимки ампутаций и автокатастроф, физиологические

реакции алекситимиков ничем не отличаются от реакций нормальных людей. Но когда их