часть добровольцев видела на столе пакет картофельных чипсов и плитку шоколада, а часть

– пакет чипсов и банку сардин. Повлияло ли на прогнозы испытуемых наличие на столе

других продуктов? Можете быть уверены – да. Конечно добровольцы сравнивали чипсы с

другими продуктами. Испытуемые, перед которыми на столе стояла банка сардин, говорили,

что чипсы доставят им удовольствия больше, – в отличие от тех, перед кем на столе лежал

шоколад. Но они ошибались. Ибо когда добровольцы действительно  ели чипсы, банка с сар-

динами и шоколадная плитка  никак не влияли на испытываемое ими удовольствие. В конце

концов, когда рот человека полон хрустящих, соленых, маслянистых и поджаристых ломти-

ков картофеля, другая еда, зачем-то находящаяся на этом же столе, уже не имеет значения.

В точности как не играет никакой роли человек, с которым вы  могли бы заняться любовью,

в том случае, когда вы уже делаете это с кем-то другим. Чего не поняли добровольцы, так

это того, что сравнения, которые они делали, воображая, как едят чипсы («Класс, конечно…

но шоколадка лучше»), были вовсе не теми сравнениями, которые они сделали бы, если бы

ели чипсы на самом деле.

Подобные переживания случаются у многих из нас. В магазине мы сравниваем малень-

кие и изящные акустические колонки с большими гробоподобными левиафанами, замечаем

разницу в звучании и покупаем левиафанов. Увы, акустическая разница – это разница, кото-

рую мы больше никогда не заметим, потому что, принеся домой монстров, мы уже не срав-

ниваем  их  звучание  со  звучанием  колонки,  услышанным  неделю  назад  в  магазине.  Нет,

мы сравниваем их гигантские размеры со всем остальным компактным и элегантным, но

подпорченным ныне убранством своего дома. Или, бывает, мы путешествуем по Франции,

встречаем парочку земляков и мгновенно становимся приятелями, потому что сравниваем

их с французами, которые нас ненавидят, когда мы не говорим на их родном языке, и нена-

видят еще больше, когда говорим. Земляки на их фоне кажутся нам невероятно сердечными

и интересными людьми. Мы рады, что познакомились с ними, и полагаем, что будем так же

рады этому и в будущем. Но когда через месяц после возвращения домой они приходят к

нам на обед, мы с удивлением обнаруживаем, что наши новые приятели скучны и неумны

99

Д.  Гилберт.  «Спотыкаясь о счастье»

по сравнению с давними друзьями и нравятся нам не больше, чем мы в свое время – фран-

цузам. Наша ошибка заключается не в поездке в Париж с парой скучных земляков, а в непо-

нимании того, что сравнение, которое мы сделали в настоящем («Лайза и Уолтер гораздо

приятнее, чем официант из Le Grand Colbert») – это не то сравнение, которое мы сделаем в

будущем («Лайза и Уолтер не стоят и мизинца Тони и Дэна»). Тем же принципом объясня-

ется, почему нам нравятся новые вещи в тот момент, когда мы их покупаем, но вскоре после

этого нравиться перестают. Когда мы приобретаем новые солнечные очки, мы, естественно,

противопоставляем их красоту и стильность поношенности надоевших старых. И бросаем

старые в ящик стола. Но всего через несколько дней мы перестаем сравнивать новые очки

со старыми и… что происходит, как вы думаете? Удовольствие, которое рождалось из срав-

нения, испаряется.

Тот факт, что мы делаем разные сравнения в разное время, но не понимаем, что будем

это делать, помогает объяснить и некоторые другие непонятные поступки. Экономисты и

психологи, например, утверждают, что потеря доллара эмоционально влияет на людей силь-

нее, чем выигрыш того же доллара. Поэтому-то большинство из нас и отказалось бы от

спора, выиграть который и удвоить свои жизненные сбережения мы могли бы в 85 % случаев

– против 15 % шанса их потерять[186]. Вероятная перспектива большого выигрыша не компен-

сирует маловероятной перспективы большого проигрыша, потому что потери кажутся нам

более сильнодействующими, чем равноценные выигрыши. Но считаем ли мы что-то выиг-

рышем или потерей, часто зависит от сравнений, которые мы делаем. Сколько, к примеру,

стоит Mazda Miata 1993 г.? Согласно свидетельству моей страховой компании, правильный

ответ – около 2000 долларов. Но как владелец Mazda Miata 1993 г. я гарантирую: если вы

захотите купить мой милый маленький автомобильчик со всеми его прелестными вмяти-

нами, стуками и дребезжанием за каких-то 2000 долларов, ключи вам придется вырвать из

моих холодных мертвых рук. Я не сомневаюсь, что при виде моей машины вы решите, что

за 2000 долларов я должен отдать вам не только ее и ключи, но добавить еще велосипед,

газонокосилку и пожизненную подписку на журнал  The Atlantic. Почему наши мнения отно-

сительно стоимости моей машины настолько разошлись бы? А потому, что вы думали бы об