В следующий момент все мысли про модисток, гардеробы и прочее вылетели у меня из головы, потому что Валентайн прошелся пальцами по моей коже в открывшейся ложбинке груди, в отместку я царапнула его кожу, расстегивая рубашку.

— Игр-раешь, Лена? — выдохнул он.

— Что? — Я невинно приподняла брови. — Нет. О чем ты?

В вырезе рубашки сияли чешуйки. Черные с серебром тонкие пластинки растекались по его телу, делая его каким-то совсем неземным. И я не выдержала, подалась вперед сокращая расстояние между нашими телами до минимума, прижалась губами к одной из таких еще не набравших силу пластинок на его груди, под которой пылала кожа. На миг, мне показалось, лишив его дара речи и вообще введя в ступор.

Но только на миг.

Потому что уже в следующую секунду его пальцы стянули мои волосы в горсть, заставляя запрокинуть голову, края блузки растеклись по моей коже, открывая тонкое кружево белья. Губы Валентайна накрыли мою грудь, сминая ткань вместе со стянувшейся в горошинку чувствительной вершинкой. Получилось так остро, что я едва удержала стон, глотнув горяче-холодного воздуха и вытолкнув его из себя.

Рвано.

Попыталась перехватить инициативу, но мне не позволили, единственное, что мне позволили — уцепиться за край стола, когда я оказалась опрокинутой на спину. А второй рукой — за его плечо, раскаленное, позволяя чувствовать перекатывающиеся под кожей стальные мышцы.

Это была последняя осознанная мысль до того, как ладонь Валентайна легла на вторую грудь, и мир, почему-то подернувшись дымкой бесцветия, отозвался во мне столь острыми чувственными ощущениями, что реальности не осталось. Реальность стала другой, в ней были его ласки — откровенно-настойчивые, заставляющие меня выгибаться на столе, его рука, по-прежнему вплетающаяся в мои волосы и не позволяющая мне как следует треснуться о стол, когда я под ним ерзала.

Когда то цеплялась за него, скользя пальцами по сильной груди и животу, то впивалась ногтями в ладони, чтобы не начать кричать. Особенно когда он оставил ставшую невыносимо-чувствительной грудь в покое и опустился ниже.

Каждое движение пальцев между разведенных бедер отдавалось коротким и ярким импульсом наслаждения в каждую клеточку тела. Я попыталась справиться с этим, закусив губу, но Валентайн тут же накрыл мои губы своими. Хотя, если быть совсем точной, он в них ворвался. Отчаянно, яростно, жестко, и я все-таки застонала ему в рот. Так откровенно, так бесстыдно… но сил держаться просто больше не было. Особенно когда перед глазами возникла картина, как я, наверное, выгляжу: со стянутыми брюками и бельем, с разметавшимися по столу волосами и абсолютно диким взглядом.

Наверное.

Его так точно был диким, и в ответ на мой стон чешуя на скулах и на груди полыхнула, как отражение силы в зрачках. Я ойкнула, отдернув руку: ставший в миг острым край вонзился в палец, и Валентайн, оторвавшись от моих губ, перехватил его. Втянул в себя раньше, чем я успела сказать: «Ах», порез защипало холодом, а в следующий миг меня уже опять целовали.

Солеными от моей крови губами, что окончательно выбило из меня ощущения реальности и нереальности.

— Хочу тебя, — выдохнула ему в губы. Впиваясь в них зубами в каком-то совершенно диком порыве, чувствуя металлический привкус. — Хочу тебя, Валентайн, прямо сейчас.

Движение пальцев внизу заставило дернуться — почти на грани, а после он рванул пряжку ремня. Одним рывком прижимаясь бедрами к моим, одним движением делая нас единым целым. Низ живота дернуло острой болью, до вспышки перед глазами, на миг разорвавшей импульсы наслаждения.

Я судорожно выгнулась, понимая, что если остановлюсь сейчас, просто сойду с ума. Какой там остановиться, я хотела его до безумия. До умопомрачения, каждой клеточкой тела, каждой точкой нашего соприкосновения.

— Сильнее, — прошептала, вцепляясь пальцами ему в бедра. — Сильнее, пожалуйста…

И боль сдалась перед нашим единым безумием. В том ритме, когда я уже перестала понимать, где начинаюсь я, где кончается он, и были ли мы когда-то двумя существами. Я кусалась, царапалась, его поцелуи-укусы клеймили меня ожогами, а движения рождали болезненно-сладкое, изматывающее, надрывно-острое наслаждение, волной идущее по нарастающей.

На пике я вцепилась пальцами в стол, чувствуя, как внутри взрывается яростное, невыносимое удовольствие. Снова и снова, снова и снова, то разгораясь, то угасая, то разгораясь снова со все возрастающей силой. Его удовольствие я тоже почувствовала, на нем мы просто врезались друг в друга губами, и его рычание мне в рот отозвалось эхом той пульсации, что шла снизу.

Перед распахнутыми глазами искрило.

Серебром.

Комната была темной, без красок, вот только что — а потом взорвалась таким буйством цвета, что я едва успела закрыть глаза, чтобы не ослепнуть.

— Лена-аааа, — выбил он мое имя мне прямо в губы, подхватывая меня под бедра.