От его ног растекалась кровь. А чем еще могла быть это буро-красная жидкость, окрасившая речные воды? Это кровь! Мужчина побледнел. Затрясся, как банной лист. Неужели это знак? Так Господь указывает на его ложь?

Ноги у него подкосились. Джвад рухнул на колени, погружаясь в воду по пояс. Вода вновь окрасилась красным. На десятки метров от хана потянулись буро-красные хвосты.

— Ты лжешь Джавад… Даже Всевышний, что славен великим терпением, не мог смолчать, — обличающе гремел голос имама, а глаза метали молнии.

Лицо его кривилось, словно от великой печали. Правда, не печаль это была. Это был тщательно сдерживаемый смех. Ведь не было никакой крови! Не было никакого знака свыше! А был всего лишь порошок из высушенного корня марены красильной, многолетнего травянистого растения из семейства Мареновых, которое знахарками издавна использовалось в лекарственных целях. Еще из этого порошка получали превосходный краситель. Ему пришлось всего лишь зашить несколько сот грамм этого порошка в края штанин и пояс штанов, а после отдать их Джаваду для обряда. Не мог же хан предстать перед людьми в залитой кровью и мочой одежде⁈ Словом, ничего сложного. Эффект же такой, что впору было в актеры податься.

Выпрямившийся Ринат резко вскинул обличающий палец в сторону Джавада. По его знаку к хану тут же подбежали дюжие охранники и уволокли его обратно в подземную темницу, где ему и было место. Пусть еще посидит, пока не выдаст все свои секреты. Ринату много чего нужно было: и карты тайных троп контрабандистов, и имена османских торговцев, и схроны с золотом и серебром. Джавад десятилетиями строил свою империю, которой грех было не воспользоваться.

— Все это видели⁈ Всевышний видит, что я хотел примирения. Я хотел назвать его своим братом и открыть перед ним сердцем. Только Джавад не захотел этого. Затаил он на меня и на вас, братья, Зло…

Теперь никто из сторонников Джавада и не рыпнется. Бог, как бы это ни звучало, сказал свое слово. А кто пойдет против Всевышнего?

-//-//-

Невысокий человек в потрёпанной армяке, штанах и видавших виды лаптях неторопливо шагал по тракту. За спиной спрятался тощий сидор со скудными припасами, что давали в дороге добрые люди: подсохшая хлеба краюха, пара темны луковиц, да прошлогодний шматочек сала с душком. От борова было мало. Такое добрый хозяин сам есть не будет. Работникам скормит или вот таким божьим странникам отдаст, чтобы его в церквях да монастырях поминали. А он Минька и такому куску рад. Когда в мороз брюхо от голода сводить начинает и пустой кости обрадуется. Сальце же в такую погоду и тепло костям придае…

— Эй, паря! — от мыслей его неожиданно отвлёк раздавшийся со спины крик. — Сидай сюды, пока я добрый!

Минька обернулся, сразу сделав жалостливое и плаксивое лицо. Знал, что такого и жалеть гораздо, и подать денежку готовы. Ему же ох как копеечка лишняя не помешает. Что там копеечка, если хлеба в запас дадут и то великая радость.

Его догоняла телега, запряженная бодро перебирающей копыта конягой. На горке соломы с вожжами сидел мужичок в накинутом на плече тулупе. Весь такой развеселый. Бороденка торчок торчит. Лыбится, щеря беззубый рот. Хотя нет, пара зубов всё-таки было.

Минька прищурился. Что за странный возница ему в пути попался? Ведь лыбу драть без причины, Бога только гневить. А этот лыбится. Уж не хмельной ли? Точно, хмельной! Вон и четверть из соломы торчит. Ай-да мужичок, ай-да сукин сын! Едет и хмельное попивает.

— Сидай рядом! Что зенками зыркаещь? Ни полушки не возьму с тебя, не боись… Попутчик мне нужен для дороги. Повеселишь меня всякими разными разговорами, вот тебе и плата будет. Кто сам таков будешь?

В раз повеселел Минька. Почитай, теперь не пехом шагать будет, а как всамделишный барин поедет. Может еще и горькой немного перепадет. Чуть-чуть для сугрева.

— Минька я, Гришки Горшечника сын, что в Малых Сандушках Пензенской губернии обитает, — поудобнее уселся в соломе Минька и начал рассказывать. Сам же нет-нет да и на четверть поглядывает. Поглядывает скромно, вроде ненароком, чтобы хозяин чего лишнего не подумал. — Сызмальства я по монастырям обитаюсь. Имеют такую склонность. Батюшка, видя, что учение мне не впрок, благословил меня на хожение по святым местам. Почитай, с одиннадцати годков уже хожу. Божьей милостью все монастыри в округе обошел. Сейчас к стольному граду иду одной чудодейственной иконе поклониться…

Хотел было он про ту икону рассказать, чтобы возница тоже той святостью проникся. Только тот махнул рукой на его рассказ. Мол, мы люди земные по земле-матушке ножками ходим. Далече нам до святости-то.

—…Ты калика-перехожий, обшит кожей, лучше поведай о чудесах каких. А про святые места в какой другой раз…