Пачка кредитных билетов, которые Ринат засовывал и засовывал себе за пазуху, уже критично выпирали и вскоре грозили порвать костюм. Пришлось одолжить у хозяев особый ридикюль, в котором доктора носят своим пилюли и клистеры для бумажных денег. Он уже клал в него деньги не глядя. Плотнее прижимал, чтобы больше влезло. Улов оказался просто фантастически большим, огромным.

—… Вы должны понять, господа, что государственные дела не могут ждать! Результатов моей инспекции ждут на самом верху, — в конце торжественного вечера прощался Ринат, выразительно кивая головой в сторону потолка с золоченной лепниной. Мол, там, едва ли не сам государь-император, денно и нощно ждет его с бумагами. Почти судьба империи зависит от него. — Должен спешить! Но, конечно, сообщу там, что в городе Н-ске проживают самые верные и честнейшие сыны Отечества, больше всего на свете радеющие за государственное благо.

Какой-то старичок, одетый в мундир времен наполеоновских войск, даже прослезился при словах о «сынах Отечества». Сильно расчувствовался, принялся выкрикивать здравницу государю-императору, порывался что-то сказать. Соседям пришлось его даже успокаивать.

Провожали его так, как никого раньше. Может только государя-императора встречали и провожали торжественнее и пышнее. Здесь было все, что только моглои не могло было быть. Был сам городничий при полном параде: на белом жеребце, в официальном мундире с орденами, с ярко начищенными и немилосердно воняющими ваксой сапогами. Была его дородная супруга со своими дочерьми, тетками, подругами, разодетые в парадные туалеты. За ними в полном облачении стояли священники с хоругвями и крестами, махавшие кадилами. Рядом торчали солдаты местного гарнизона, пытавшиеся изобразить нечто похожее на торжественный марш. За ними тянулись учащиеся местной семинарии, ломающимися голосками подпевавшие солдатам. Еще было множество городских зевак, собравшихся на бесплатное представление со всей округи. Они глазели, махали руками, ковырялись в носу, кричал «ура».

Правда, фоном всего этого великолепия выступала плохо мощенная площадь с ямами, облупившиеся фасады каменных домов и покосившаяся колокольня деревянной церкви. Словом, все в очередной раз говорило: есть у нас все — деньги, силы и возможности, воли только нет.

-//-//-

Карету им пришлось оставить верст за тридцать до места и топать дальше ногами, как и обычным паломникам. Слишком уж приметным был их экипаж, выделяющийся среди местных на дороге, черный ворон среди голубей. Им же сейчас привлекать к себе излишне внимание было смерти подобно.

Поэтому карету загнали в лес свои ходом, насколько это можно было. У огромного развесистого дуба с вывороченным корнем поставили на стоянку, предварительно забросав заранее нарубленными ветками и еловыми лапами. Не Бог весть какая маскировка, но на пару дней должно было сойти. Большего, честно говоря, был и не нужно.

Затем, приведя себя в порядок, отправились в путь к монастырю. Выглядели сейчас Ринат и Наиль, как самые настоящие паломники, калики-перехожие богомольцы, что шли святым местам поклонится и у прозорливый старцев совета спросить. Оба с густыми черными бородищами: горец со своей, а имам с накладной. Одеты в добротное платье: не новое, обтрепаное, но ещё довольно крепкое. В руках толчтые узловатые палки-шестя, за спинами котомки с нехитрым имуществом. Словом, было не отличить от других паломников, что попадались на дороге все чаще. Лишь одно обстоятельство из выделяло: креста они не клали и молитв никаких не шептали на людях.

—…Наиль, слушай внимательно. Здесь каждый встречный поперечный будет на нам волком глядеть, видя, что мы не крестимся и поклоны не кладём. Вопросы станут задавать, может бранится. Поэтому не забывай, что ты не мой. Говорить всегда буду только я, — поучал товарища Ринат, когда над верхушками деревья в показались деревянные маковки церквей и колоколен. — Для ясности запомни: мы дали Богородице обет креста и поклонов не класть, так большие грешники. С войны идём и на наших руках немало крови загубленных душ. Переживаем мол очень сильно и каемся Понял?

Горец, конечно, кивал. Только при этом недоуменно скалил зубы. Мол, чего это переживать, а тем более каяться. Война ведь дело, достойное настоящего мужчины. Сразить своего врага в поединке — это доблесть. Соответственно, чем ты больше убьешь врагов, тем почетнее для тебя. Как можно было этого не понимать? Естественно, Наиль этого не вслух не сказал, но определенно подумал. По лицу было видно.

По мере того, как дорога приближалась к монастырю, людей им встречалось все больше и больше. Кого здесь только не было: мужчины, женщины, старики, старухи, с малыми детьми на руках. Много было увечных, едва ковыляющих, часто останавливающихся перевести дух. Встречались юродствующие, обвешанные пудовыми крестами или цепями. Обогнали одного, что на коленях полз до обители. С привязанными к коленям деревянными дощечками, с вырезанными из дуба колодками в руках он невозмутимо двигался по обочине. Время от времени останавливался и, не отводя глаз от маковки с крестом, начинал неутомимо креститься.