— Медленно и аккуратно положите рисунок на стол, — я заговорила тихо-тихо, чтобы Павел Валерьевич, напрягавший слух под дверью, ничего не смог услышать. — А теперь вы будете вести себя уважительно настолько, словно вы пришли на приём к самой императрице.

Взгляд попечительницы потеплел — и я поняла, что стоило сказать «на приём к самому императору», потому что официозом тут и не пахло! Подружка императрицы! Причём, похоже, что подружка с детства — чуть ли не «рядом на горшках сидели», вот почему она везде с ноги заходит. Нет, в «мужском» обществе и на официальных приёмах вряд ли она себя вот так ведёт, но в тех сферах, где традиционно командуют женщины, не говоря уже о приватной обстановке…

— Душа моя! Да ведь это же прекрасно! Пуантилизм! — о, я хоть буду знать, как эта техника здесь называется. — Изящно и изысканно! Весьма, весьма… Я буду рекомендовать, чтобы вам обеспечили условия для углублённых занятий живописью, вы не против?

— Вовсе нет. Я люблю рисовать.

— Очень, очень похвально! — дама выдвинула из-под стола стул и присела, взмахнув в сторону кровати: — И вы присядьте, забудем на время об этикете, в больничных условиях сие дозволительно. Расскажите, дитя моё, всё ли вас устраивает в сем заведении? Быть может, следует распорядиться о переводе вас в клинику более высокого ранга?

— Благодарю вас, но не ст о ит. Павел Валерьевич всемерно содействует созданию наилучших для меня условий, а кроме того… — я взяла небольшую паузу, — я чувствую, что память начала постепенно ко мне возвращаться. Когда мы ездили в Афанасьевскую слободу, — тут я позволила своим глазам увлажниться, — вид знакомых улиц и встреча с известными мне людьми пробудили целый ряд воспоминаний.

Статс-дама сочувственно затрясла причёской, пробормотав что-то вроде:

— Ах, бедное дитя…

— И я подумала, как раз хотела посоветоваться об этом с доктором, что пребывание в обществе может быть гораздо для меня полезнее, нежели в замкнутом пространстве. Ведь никаких душевных заболеваний помимо временной потери памяти у меня обнаружено не было…

Дама, во время моей тирады слушавшая, поджав губы куриной гузкой, сурово закивала:

— Вы рассуждаете весьма разумно, милая моя! Общение — великая вещь! Павел Валерьевич, зайдите! — без перехода гаркнула она, а когда доктор незамедлительно появился на пороге, тотчас вывалила на него идею о моём скорейшем переезде в женскую гимназию для дворянских сирот — но уже как свою собственную.

Доктор отчего-то засуетился и начал высказывать осторожные сомнения в здравомыслии этой идеи, но статс-дама возмутилась и заявила, что в таком случае завтра же — нет, сегодня же! — организует консилиум из местных медицинских светил (перечисленные фамилии мне не сказали ни о чём, но доктор мой невольно подобрался), дабы разрешить ситуацию в пользу пострадавшей девицы (то есть меня).

Последним аргументом, имеющимся у Павла Валерьевича, было полнейшее отсутствие у меня документов, но дама властно подняла голову — ах, какой типаж! Губы поджаты, ноздри раздуваются! — и заявила, что и этот вопрос возьмёт под свой единоличный контроль, подобрала юбки и устремилась — должно быть, в сторону исполнения своих намерений.

Доктор, растерянно смотрящий ей вслед, выглядел таким несчастным, что я сказала:

— Да не расстраивайтесь, Павел Валерьевич! Бог с ней! А я вам вот рисунок почти дорисовала. Нравится?

Доктор подошёл к столу и честно сказал:

— Очень!

— В рамочку вставите — будет вам настроение поднимать.

— Спасибо, Мария Баграровна! — с чувством поблагодарил доктор.

Ну вот, много ли человеку для счастья надо. Шарфик ему ещё, что ли, связать? До вечера ведь успею, а то и впрямь, заберут меня, а дядьке нужно признательность выразить, а то не по-людски как-то.

МЕДИЦИНСКИЕ СВЕТИЛА

Статс-дама не обманула. Аккурат после полдничного чая (я только-только шарфик довязать успела) явился обещанный консилиум — об этом мне сообщила прибежавшая с круглыми глазами тётя Таня. И сама дама-попечительница явилась тоже, торжественно предъявляя всем заинтересованным лицам мой новенький, ещё пахнущий чернилами паспорт. Мне документ показали только мельком, и вообще, я его, по-видимому, на руки получу только по выходу из сиротской гимназии. Кстати, интересно, гимназистки замуж могут выйти до достижения двадцати одного года? Или опять только с одобрения какого-нибудь попечительского совета?

На этой позитивной мысли меня пригласили в докторский кабинет, куда втащили ещё два стола, по кругу расселись дядьки-доктора, а отдельно, в самом статусном кресле — статс-дама.

Мне был приготовлен стул, и чувствовала я себя как на экзамене, но это ощущение быстро прошло, поскольку спрашивали меня мало, по большей части я сидела и наблюдала за местными медицинскими светилами.