Я умылась, прополоскала рот и предавалась сумбурным безрадостным мыслям, пока по коридору не загрохотала тележка и в дверном проёме с криком «у-у-у-жи-и-ин!» не нарисовалась полноватая раздатчица, щедро одарившая меня макаронами с котлетой, сладким чаем и двумя кусками хлеба, к которым прилагался кубик масла. Посуда была образцово чистая, но до безобразия простая: миска, кружка, ложка — всё алюминиевое.

Голодный с утра организм еде обрадовался и проглотил всё в пять минут.

Я посидела ещё с четверть часа, словила бодрячка и поняла, что если меня оставят в этой палате на ночь одну (мало ли, уснёт медсестра, не услышит звонок, если он вообще работает), то к утру меня переполнит маной критически. Надо с этим что-то решать.

И когда через пятнадцать минут ещё одна девушка пришла за тарелками, я просила:

— Извините, а нельзя ли попросить карандаш и бумагу?

Девушка посмотрела на меня слегка подозрительно (я потом поняла, почему — тут же через одну остро-психические лежали, мало ли что им в голову взбрендит):

— Я скажу медсестре. Не знаю…

Тётя Таня явилась быстро:

— Тебе, чтоль, бумагу надоть? Зачем это?

Ответ у меня был заготовлен. Шитый белыми нитками, но уж какой есть.

— Знаете, у меня такое чувство, что я могу что-то вспомнить про себя. Если порисую.

Тётя Таня уставилась на меня, уперев руки в бока, словно я говорящая кошка. Пожевала губами.

— Ладно, Пал Валерьичу позвоню. Что скажет-то? Но — если дозвонюсь.

Неизвестно, как далеко располагалось то заветное место, из которого можно было позвонить всевластному доктору, но через четверть часа тётя Таня явилась с тоненькой пачкой листочков, карандашом и пластмассовым подносом.

— На-ка, держи. И поднос бери, на чём рисовать-то будешь?

Действительно, ни стола, ни табуретки в комнате не предполагалось.

— Спасибо!

Тётя Таня постояла секунд пять, словно ожидая увидеть какие-нибудь странные и не укладывающиеся в понятия нормальности действия с бумагой. Я смотрела на неё.

— Ладно, рисуй! Если что, — она выразительно подняла брови и показала пальцем на кнопку звонка, — меня зови. Приду.

Прежде чем сесть за рисование, я сходила в душ, воспользовавшись небольшим кусочком выданного мне серого мыла. На три раза промыла голову (если честно, экспериментировать с магической очисткой волос я опасалась, после одного неприятного случая в детстве…).

Жить стало немного легче.

Больница погружалась в дремотный вечер. Из-за тонкой двери палаты время от времени доносились звуки: где-то далеко гремели баки — это, наверное, буфетчицы (или как они здесь называются) мыли посуду, время от времени хлопали двери, иногда шумела в трубах вода.

Вот сравнительно близко закричала высоким голосом, а потом заплакала женщина. В ту сторону торопливо протопали шаги — много. Кто-то взволнованно говорил, просили принести… я не разобрала слово — лекарство, должно быть. Крики успокоились, мимо моей двери прошло несколько переговаривающихся женщин. Потом всё стихло.

Я отмечала всё происходящее краем сознания. Основное моё внимание было поглощено рисунком.

В мире Баграра, который я десять лет считала домом, этому учили в школах: заключение лишней маны в артефакты. Это, наверное, можно было сравнить с заготовками на зиму. Что-то сушат. Что-то солят. А из чего-то делают варенье. В одном больше сохраняется витаминов, в другом меньше, но сохраняется общая суть: всё это остаётся пригодным к употреблению в тот момент, когда подходящего продукта в свежем виде может и не обнаружиться. Вот и с маной примерно то же самое.

Легче всего было заключить магическую энергию в узор, лучше с повторяющимся ритмом. Сколько она там будет храниться — зависело от материалов. Самым надёжным хранилищем маны считались камни. Драгоценные огранённые вмещали много и могли держать энергию веками. Но даже поделочные камешки вроде обточенного кварца или хрустальных бусин надёжно работали десятилетиями. Вязаные узорчатые свитера или салфетки отдавали энергию годами — часто такие штучки дарили как благопожелания или на здоровье. А в случае с бумагой стоило рассчитывать максимум на пару-тройку месяцев. Но мне ведь не столько сохранить нужно, сколько лишнее скинуть? Поэтому я с энтузиазмом взялась за рисование.

НОЧЬ ПО РАСПИСАНИЮ. ИЛИ НЕТ…

Я взяла третий листок. По коридору кто-то шёл, шаркая тапками — не тётя Таня, та шагала по-другому. Через каждые несколько шагов раздавался тихий щелчок. Шаги приблизились к моей двери. Щёлк! Свет исчез.

Ах, вот что это было! Отбой по больнице.

Я пару секунд потаращилась на тёмный квадрат окна, после чего аккуратно зажгла себе локальную подсветку, поставив попутно маскирующую сферу — мало ли, углядят мой фонарик в незакрашенной полосе окна или в зазоре под дверью, примчатся выяснять…