Дедуля не осмелился сказать и слова. Его старческие, полузакрытые глаза слезились, как от нарезания лука.

— Да, мы готовы. — Авдеева вышла на передний план. — Вставайте.

Лоренц кивнул и, вытерев лицо тряпочкой, встал из-за стола. Когда старик попытался встать вместе с ним, Гелен сказал ему, что тот останется здесь и мягко, но настойчиво усадил его обратно на стул.

Мы пошли вчетвером. На прощание неуёмный старик обнял Разумовского, а потом, неизвестно с какой целью — меня.

Лишь на подходе к комнате некромантки я почувствовал, как в карман моих брюк добавилась какая-то скомканная бумажка... Почувствовал, как по моей спине пробежал холод.

В комнате, подготовленной к ритуалу призыва, было очень темно. Чтобы ни одна частица света не проникла в помещение, все его окна занавесили тяжёлыми шторами.

Магда осталась стоять за дверью и охранять наш покой. В комнате остались лишь Лоренц, Джулия, Маргарита, Алексей и, конечно же — я, уже видевший, как слуги приветствуют возвращение настоящего императора слезами.

Только вот остальным, отчего-то, было не очень весело — некромантка сосредоточилась на создании заклинания и бормотала полушёпотом невнятные, казалось, весьма страшные вещи, Разумовский будто бы решил, что умирает, и жалко повалился в центр пентаграммы, А Лоренц... А Лоренц как всегда сохранял нейтральное выражение лица, этим и раздражал. О Маргарите говорить особо нечего, да и не хочется по неизвестной мне причине... Стоит лишь сказать, что ей подобное представление тоже пришлось не по вкусу, хотя до этого мне казалось, что она только и мечтала, как от меня избавится и встретится с подлым Юрой.

Некромантка подняла руки к потолку и стала «выплёвывать» режущие слух сочетания букв. Пентаграмму окружил синий огонь.

«Интересно, обмен телами выглядел точно так же? Следов огня на полу, помнится, я в доме травокура не увидел...»

Комнату заволокло дымом. Не едким — больше похожим на туман. Сквозь него ничего не было видно, пожалуй, кроме... Чьих-то горящих красным огнём глаз?

Я отпрянул и столкнулся с Авдеевой. На девушке не было лица.

— Ты видишь то же, что и...

— О духи, светлые и тёмные, не сочтите за низость и соблаговолите одарить нас своим присутствием! — вскрикнула некромантка, упав на колени. — Встретьте нас, как братьев и сестёр своих!

По моему затылку поползла чья-то мягкая рука. Я резко обернулся, но не увидел в дыму ничего подозрительного. Авдеева, похоже, почувствовала то же, что и я, потому что весьма нелепо оградилась от нечисти магическим барьером.

«Кто-то здесь не учил демонологию? Духам не мешает кинетический щит, скорее, наоборот, скопление магической энергии их притягивает»

Графиню облепили с четырёх сторон непонятные, едва замечаемые обычным человеком субстанции. То же произошло и с пентаграммой. Глаза несчастного Лоренца стали походить на облитые маслом угли.

— О духи, помогите сестре вашей, и приведите по зову моему Дженин Орлову, позже Разумовской названной...

Огонь немного приутих, и сквозь его кроткие всполохи в пентаграмме стала просвечиваться тонкая женская фигура. Едва уловимая, и оттого ещё более притягательная. Я замечал её аристократические черты, плавность движений, помноженная на умение духов двигаться, словно поток воды под лёгким ветром, подмечал в ней малейшие детали — она была в платье, белом, но при этом отдающим каким-то пугающим агатовым свечением, и шея её была обвита ангельскими перьями. На голове фигуры сверкал венок из виноградных листьев.

Авдеева перестала держать блокатор. Графиню окружили тени давно умерших людей, и она впала в полубессознательное состояние, характеризующееся уменьшением мозговой активности. Я не мог ей помочь, и её стенания давили на мой привыкший к насилию разум.

Разумовский сжался в размерах, съёжился, как окатанный ледяной водой человек после долгих пыток, и тщетно попытался схватиться за взиравшую на него свысока фигуру. У него ничего не вышло — духи нематериальны. Они лишь образ, и никто до сих пор не знает, какой — правдивый, или же изменённый под воздействием наших потаённых желаний.

— Это ты, Дженин? — дрожащая голова миллионера медленно потянулась наверх, к милосердному свету венка из виноградных листьев.

— Зачем ты это сделал?

Вопрос, никому в этой комнате не ясный, нашёл неожиданный отклик в душе Разумовского, и он безысходно зарыдал, перед этим издав резкий, как удар бича, душераздирающий вопль, из которого исходило столько тревоги, страха и сожаления, что у меня свело сердце... Только вот, моё ли оно было?